— Ага. Значит, вы утверждаете, что после опубликования закона об интеллектуальной собственности пользовались официально приобретенными экземплярами печатной продукции только в целях личного удовлетворения интеллектуальных потребностей?

— Да, именно так.

— Так и запишем, — инспектор уже сидел за столом, поглядывая, как мужики в черных комбинезонах таскают книги в машину, и заполнял стандартный бланк.

— А дети?

— Что?

— Ваши дети читали эти книги? — ткнул он пальцем в полки.

Я задумался, вспоминая формулировки закона. Как бы не залететь под статью.

— Э-э-э… Да. Читали. Но только до опубликования закона!

— Умно, умно. Так и запишем с ваших слов. Писали ли вы рецензии на книги? Хвалили или осуждали их? Имели связи с авторами?

— Нет, нет, нет.

— И в разговорах не было такого, что вот та книга — дерьмо, а вот та — обязательна к прочтению?

— Что вы! После закона — ни с кем!

— Понятые, вы слышите? Подтверждаете?

Понятые покивали головами, подтверждая.

Ну, а что — я с соседями о книгах никогда и не говорил. Это правда. С ними — о другом.

Из спальной вышел незаметный штатский, положил перед инспектором толстый черный том, прошелестел:

— Под подушкой прятал.

Инспектор побледнел.

— Вы что, с ума сошли? Такое — держать дома! Знаете, какие суммы выставили семьи авторов нашему государству? Ну, нет… Это на моем уровне не решается. Придется вас задержать до выяснения и до расчета нанесенного вреда.

— Да какой там вред? — начал я.

— Дурачка-то не стройте. Какой вред. А вот — не полученная выгода за все годы. И вы — в числе тех, кто будет ее отрабатывать и выплачивать. Не государству же отдавать весь Резервный фонд за вашу небрежность!

Книгу уже упаковали в пластиковый пакет, поставили печати. Понятые расписались.

— Кстати, раз уж все равно с вами не закончили, придется и остальные книги проверить. И закон вы знаете. Если что — вы оплачиваете пересылку использованных экземпляров автору.

Ну вот… Предупреждали же меня друзья! А теперь… Ну, ничего. Все там встретимся.

Развалины вдали дымились бетонной пылью, сворачиваемой легким ветерком в голубоватые жгуты. Когда все рухнуло, опять обнаружилось, что в швах цемент другой марки. Все обнаруживается, почему-то, обязательно только когда рухнет. А пока стоит, никто, выходит, и не ковырялся. Ну, стоит себе и стоит. Теперь вот горы щебня, плиты, завалы, торчащая арматура и блокпосты на дорогах.

— Сержант, а вон еще какие-то едут.

Сержант в фирменной голубой каске поднял бинокль, внимательно рассматривая приближающихся к посту.

— Ну, и что?

Он был из русской семьи откуда-то из Сан-Франциско. В армию пошел, рассказывал, чтобы заработать немного и получить грант на обучение в университете. Историю любит, рассказывал. Акцента у него совсем не было, что интересно. Там у них все чисто разговаривают.

А нас призвали по мобилизации, в связи с чрезвычайной ситуацией. Вот и распределили по постам: сержант ихний, то ли от ООН, то ли от ЕС — сейчас и не понять уже, кто тут рулит, а бойцы — наши "партизаны". Кое-как обмундированные, кое-как вооруженные, поставленные под начало американца.

— Как — что? Мародеры, сержант! Вон, тележки у них, вещи…

— Слушай, рядовой, — сержант неодобрительно покачал головой. — Ты здесь эксперт, что ли? Или на людях написано крупными буквами, что они мародеры? И потом, что ты понимаешь под этим термином? Он у вас в уголовном законодательстве как-то отражен?

— Во, шпарит, — восхитился Вован, не отрываясь от бойницы, в которую торчал ствол его ручного пулемета.

Вован при знакомстве сразу попросил звать его как угодно, но только не Вованом. Вот Вованом сразу и стал. Прилипло — не отдерешь. А что? Типичный Вован. Здоровый такой, молодой, но уже пузатый, с толстой красной шеей. И злой. Он даже когда улыбается, так и ждешь, что в зубы врежет.

У него в городе семья осталась, говорят.

— Ну, как…,- тяну я. — Мародер — это тот, кто ворует ценности у мертвых. Так, наверное.

Я тут самый старший по возрасту. Через год меня бы из списков резервистов вычеркнули. А тут — такое, вот и попал. Пацаны меня уважают. А сержант подсмеивается все время. Очень ему строй моих мыслей смешным кажется. Однобоким и начисто идеологизированным. Ну, так, высшее когда еще получал! Тогда и научили, как и что понимать.

— Ворует у мертвых, — сержант хмыкнул. — Да ты философ, а не правовед, старый. Как можно что-то воровать у мертвых? И какие у мертвых могут быть ценности? Сам подумай, прежде чем говорить такое.