Вслед за ним с небольшим интервалом в освещенной утробе люка показались еще два человека. Эти чувствовали себя несколько лучше — они имели оружие и спускались, помогая друг другу.

Оказавшись по колено в мутной болотной жиже, один из них прошел вдоль корпуса челнока, остановился подле развороченных кормовых отсеков, с которых сорвало несколько секций наружной брони, и заглянул внутрь опустошенных воздушным потоком помещений через наиболее крупную пробоину.

В тусклом свете красной аварийной лампочки ему предстал хаос из обломков сорванных со своих мест грузовых контейнеров. Между ними, подле почвоукладчика, который имел более внушительные габариты, чем остальной груз, и, соответственно, оказался более прочно закреплен, в красноватом сумраке угадывались две изломанные фигуры киборгов.

Одна из них судорожно дергалась, пытаясь совершить какой-то конвульсивный набор движений. Второе тело лежало неподвижно, придавленное тяжелым грузовым контейнером с оборудованием.

Человек сплюнул в болотную жижу под ногами, поднял оружие и дал длинную, гулкую неэкономную очередь в глубь отсека.

— Задавись, сука… — с неизбывной злобой в голосе произнес он, потом обернулся и добавил, обращаясь к своему товарищу: — Валим отсюда…

Тот кивнул, не произнеся ни слова в ответ, только опасливо огляделся по сторонам, будто мог что-то видеть в окружившем упавший корабль плотном мраке.

Фигура на берегу, скорчившаяся под кустами, зашевелилась.

— Эй, вы куда? — Голос говорившего был слаб, надтреснут.

Тот, кто стрелял в киборгов, добрел до берега, остановился подле упавшего под кустами человека и небрежным ударом ноги перевернул его на спину.

— Тебя, падла, тоже кончить? — хрипло, с придыхом осведомился он и добавил: — Чтоб не мучился, доходяга, а?

В плотном сумраке ночи было невозможно различить черты лица лежащего на земле человека, был слышен лишь его слабый голос:

— Вы погибнете… Мы должны держаться вместе, чтобы выжить… разве непонятно… — Произнеся это, он зашелся долгим мучительным кашлем.

— Ну-ну… — Стоявший над ним уголовник покачал головой. — Ты и так сдохнешь, со мной или без меня. Нам не по пути…

С этими словами две фигуры скрылись в плотной тьме, удаляясь в том направлении, откуда по модулю вели огонь зенитные батареи комплекса планетарной обороны.

Брошенный ими человек немного полежал, пытаясь отдышаться после приступа изматывающего кашля, потом с трудом встал, выпрямился и, шатаясь, побрел назад, к модулю, из распахнутого люка которого по-прежнему пробивался неяркий рассеянный свет.

Холодный, промозглый рассвет занимался над болотами.

Над окнами черной стоячей воды поплыли полосы зыбкого тумана. В тишине из зарослей кустарника доносился утренний плач-песня какой-то пичуги.

Холод и сырость пробирали до самых костей. Из-за них не было никакой возможности спать. Отец Павел, который лежал, сотрясаясь от болезненного озноба под влажным одеялом, не выдержав, сел. Посмотрев по сторонам, он увидел Лепетова, который дежурил на краю прогалины.

Рядом с ним на корточках сидел один из их спутников и курил, закрывая ладонью огонек сигареты. Сизый сладковатый дым плыл в стылом воздухе, смешиваясь с туманными полосами испарений.

Гнедышев потянул носом воздух, и у него во рту, где было сухо и противно после полубессонной ночи, вдруг клубком свернулась слюна, и мышцу под языком свело от сладковатого запаха табачного дыма.

Откинув влажное, отяжелевшее от сырости одеяло, он встал, шумно втянув в себя стылый утренний воздух, потянулся, сделал несколько энергичных махов руками и, почувствовав, как от резких движений кровь снова побежала по жилам, подошел к импровизированному наблюдательному пункту.

Лепетов покосился на него, кивнул, приветствуя, и снова обернулся к прорехе в ветвях, пытливо высматривая что-то на той стороне болот.

— Дайте закурить, Олег… — попросил Гнедышев.

Лепетов, не поворачиваясь, протянул ему початую пачку.

Вытаскивая сигарету, Павел заметил, как дрожат его пальцы.

«Господи, помяни царя Давида и всю кротость его… Царь Давид, усмири и обмягчи сердца злых людей, восставших на меня…»

— На, не мучайся… — Лепетов протянул ему окурок, заметив, что пальцы святого отца посинели от холода и никак не могут справиться с колесиком зажигалки.

— Благодарю… — Гнедышев наконец прикурил и с виноватым, но блаженным видом вернул Олегу смятый в гармошку окурок. — А где остальные? — осторожно поинтересовался он, вспомнив вдруг, что накануне их было пятеро, не считая тех двух неприкаянных Душ, что по злобе и глупости своей решили отколоться от коллектива и выживать сами.

— Ушли за топливом для костра, — ответил их спутник, представившийся Зарубиным. — Сейчас посветлеет, можно будет немного погреться.

Павел, у которого зуб на зуб не попадал от холода, только кивнул. В душе он уже не верил, что в мир могут вернуться простые человеческие радости. Бессонная, промозглая ночь, казалось, унесла не только тепло тела — она выдула надежду из озябшей души…