Нет, конечно, для меня было ясно, что в этом винить мисс Маучер нельзя.

— Покажи я себя перед вашим вероломным другом карлицей с чувствительным сердцем, — продолжала маленькая женщина тоном, в котором звучала горькая обида, — вы думаете, много хорошего я увидела бы oт него? Обратись крошка Маучер к нему или подобному ему баричу за помощью, вы полагаете, что ее голосок дошел бы до их ушей? Будь крошка Маучер самой злющей и ворчливейшей из всех карлиц на свете, ей все-таки надо было бы есть и пить, — от одного воздуха ведь умереть можно, — а ей никогда бы не допроситься и кусочка хлеба с маслом.

Мисс Маучер снова уселась на решетку, вынула носовой платок и вытерла им глаза.

— И если вы уж так добры, как мне кажется, порадуйтесь за меня, что и имею еще мужество переносить свою жизнь и быть порой веселой. Во всяком случае, сама я приветствую себя за то, что иду своей маленькой дорожкой, никому ничем не будучи обязана, и за куски, которые швыряют мне из тщеславия или глупости, я швыряю им насмешки. Если я ваша игрушка, великаны, то обходитесь же со мной поосторожнее!

Тут мисс. Маучер положила носовой платок в карман и, пристально глядя на меня, продолжала:

— Я только что видела вас на улице. Вы понимаете, что с моими короткими ногами и одышкой мне не догнать вас, но я догадалась, куда вы идете, и пришла вслед за вами. Я сегодня уже была здесь, но милой женщины не было дома.

— Разве вы ее знаете? — спросил я.

— Много рассказывали мне о ней у «Омера и Джорама». Я была у них в лавке сегодня уже в семь часов утрa. Помните, что говорил Стирфорт об этой несчастной девушке в тот вечер, когда я вас обоих видела в гостинице?

И шляпа и ее тень на стене при этом снова закачались.

Я ответил, что прекрасно помню и не раз в течение дня думал об этом.

— Будь он проклят! — со злобой воскликнула крошка, подняв свой пальчик так, что он оказался между ее мечущими молнии глазами и мной. — И пусть будет в десять раз больше проклят этот негодяй-лакей! А я ведь, знаете, считала, что это у вас юношеская любовь к ней.

— У меня? — повторил я.

— Да, да, мой мальчик. Это что-то роковое! — крикнула мисс Маучер, в отчаянии ломая себе ручонки и раскачиваясь, как маятник. — Нужно же было вам так расхваливать ее, краснеть и смущаться!

— Конечно, все это было так, хотя вовсе не потому, что я был влюблен в эту девушку.

— Но откуда мне было это знать? — воскликнула мисс Маучер, вынимая снова носовой платок (когда время от времени она обеими ручонками подносила его к глазам, то притопывала ножкой). Я видела, что он то помучает вас, то приласкает, а вы в его руках, точно мягкий воск. Не успела я выйти тогда из вашей комнаты, как его негодяй-лакей сказал мне: «Вы понимаете, невинный младенец (так он вас назвал) вздумал влюбиться в эту девчонку, а она, легкомысленная, в него, и мой барин живет здесь только ради того, чтобы из дружбы к этому младенцу, избавить его от греха». Подумайте, как могла я ему не поверить? Я видела, как вы сияли, когда Стирфорт расхваливал ее. Вы первый заговорили о ней и признались, что с давних пор восхищаетесь ею. Вас бросало то в жар, то в холод, вы краснели и бледнели, стоило мне заговорить с вами о ней. Как мне было не подумать, что вы хотя распутный, но неопытный юноша, и что вашему более опытному приятелю почему-то пришла фантазия, опекая вас, сделать доброе дело? Но как эти негодяи боялись, чтобы я не проведала истины! — воскликнула мисс Маучер и, соскочив с решетки, забегала взад и вперед по кухне, в отчаянии ломая свои ручонки. — Они прекрасно знали, что голова у меня сметливая (как бы мне, спрашивается, было прожить иначе?), вот они оба и приложили все старания, чтобы провести меня, и я, безмозглая дура, передала даже несчастной девушке письмо, после которого она, очевидно, и начала вести разговоры с Литтимером, который нарочно с этой целью и был здесь оставлен.

Я стоял, пораженный обнаруженным вероломством, и смотрел, как крошка продолжала носиться взад и вперед по кухне; наконец, совсем запыхавшись, она снова села на решетку, вынула платок, вытерла им лицо и долго сидела молча, покачивая головой.

— В позапрошлую ночь, мистер Копперфильд, — наконец заговорила крошка, — я, объезжая своих провинциальных клиентов, попала в Норвич. Там я узнала, что оба они приезжали туда и уехали. То, что вас не было с ними, показалось мне очень странным и возбудило во мне подозрения. И вот вчера вечером я села в лондонский дилижанс, проходящий через Норвич, и сегодня утром уже была здесь, — увы, увы! — слишком поздно! — и она заплакала.

От слез и волнения крошечная женщина совсем окоченела; она опять села на решетку, поставила в горячую золу свои промокшие ножонки и, словно большая кукла, уставилась в огонь. А я сидел в кресле по другую сторону камина и, погрузившись в свои тяжкие думы, смотрел то на огонь, то на свою странную гостью.

— Однако мне пора уходить, уже очень поздно, — заявила, вставая, мисс Маучер. — Надеюсь, вы верите мне?

Задавая мне вопрос, крошка бросила на меня такой пронизывающий взгляд, что я не мог не ответить от всего сердца, что верю ей.

— Ну, сознайтесь, — сказала она, пытливо глядя на меня, в то время как я ей протягивал руку, чтобы помочь сойти с решетки, — вы более доверяли бы мне, будь я не карлицей, а обыкновенной женщиной?

В глубине души я согласился, что здесь было много правды, и мне стало неловко.

— Вы еще очень молоды, — промолвила крошка, — примите же совет, хотя бы и от существа в три фута ростом. Не считайте, друг мой, не имея основательных данных, что человек с физическими недостатками должен непременно иметь и моральные.