— Я бы хотел узнать от этой твари (я не был в состоянии выразиться более мягко), было ли перехвачено письмо, посланное «ей» из дому, или он предполагает, что «она» получила его?

Литтимер стоял невозмутимо спокойно и молчал, спустив глаза в землю и приложив кончики пальцев правой руки к кончикам пальцев левой.

Мисс Дартль с презрительным видом повернула к нему голову.

— Извините, мисс, — сказал он, как бы выходя из своей задумчивости, — я, правда, обязан служить вам, но у меня есть свое достоинство, хотя я и не более как лакей. Мистер Копперфильд и вы, мисс, каждый сам по себе. Если мистеру Копперфильду угодно узнать от меня что-либо, то я беру на себя смелость напомнить ему, что он сам может обратиться ко мне с вопросом. Ронять своего достоинства я не должен.

После мгновенной борьбы с собой я, взглянув на него, проговорил:

— Вы слышали, о чем я спрашивал. Если вам так хочется, считайте, что вопрос был обращен к вам. Что вы ответите мне на это?

— Сэр, — начал он, то сводя, то разводя свои холеные пальцы, — мой ответ может быть только неопределенен. Сообщать тайны мистера Джемса его матери или вам — это вещи разные. Вообще же говоря, мне кажется маловероятным, чтобы мистер Джемс поощрял получение писем, которые могли только усилить тоску и неприятные сцены. Больше этого я не хотел бы говорить, сэр.

— Это все, что вы хотели знать? — спросила меня мисс Дартль.

— Мне больше нечего ему сказать, — ответил я и, видя, что он уходит, прибавил: — кроме того, что я прекрасно понимаю, какую роль этот субъект играл в злополучной истории, и советую ему не очень-то показываться на глаза честнейшему человеку, который с раннего детства заменял ей отца, ибо ему все будет сообщено мною.

Как только я заговорил, Литтимер остановился и, выслушав меня, со своим обычным спокойствием сказал:

— Благодарю вас, сэр, но простите меня, если я замечу вам, что в нашей стране нет ни рабов, ни рабовладельцев и самоуправничать никому не разрешается. И мне, кажется, что тот, кто нарушает чаконы, подвергается сам наибольшей опасности. Вот почему, сэр, я нисколько не буду бояться ходить всюду, где мне только заблагорассудится.

Проговорив это, он вежливо поклонился мне, а затем мисс Дартль и удалился через ту самую арку в изгороди из остролистника, откуда и появился.

Мы с мисс Дартль некоторое время молча смотрели друг на друга. Вид у нее был тот же, высокомерно-презрительный.

— Он еще рассказывал, — промолвила Роза, сжав презрительно губы, — что, по слухам, его хозяин плавает у берегов Испании и намерен тешиться морским спортом, пока ему не надоест. Но вас это, конечно, мало интересует. Между двумя этими гордыми существами — матерью и сыном — пропасть еще шире, чем раньше, и очень мало надежды на их примирение. Они, как две капли воды, похожи характерами друг на друга, а чем дальше, тем оба они делаются все упрямее и властнее. Это тоже, я знаю, для вас мало интересно, но оно служит как бы вступлением в то, что я хочу сказать вам. Эта чертовка, из которой вы склонны делать ангела, — я говорю о дрянной девчонке, которую он где-то подобрал среди морской тины, — быть может, еще жива; такие подлые твари ведь очень живучи, — прибавила она, обжигая меня своими горящими глазами и подняв со злобой палец. — А если только она жива, то вы, конечно, будете стараться, чтобы эта драгоценная жемчужина была найдена, и о ней позаботитесь. Мы представьте, также желаем этого, боясь, чтобы он как-нибудь случайно снова не стал ее добычей. Как видите, наши интересы здесь сходятся, и вот потому я, при своей жажде сделать наибольшее зло, какое только способна вынести такая низкая тварь, тем не менее сама послала за вами, чтобы вы выслушали все, что здесь вам было рассказано.

По внезапной перемене в ее лице я догадался, что к нам кто-то подходит. Это была миссис Стирфорт. Она подала мне руку холоднее, чем в былые времена, и держала себя еще более величественно, чем раньше, но все-таки от меня не укрылось (и это меня тронуло), что она не могла забыть моей любви к ее сыну. Миссис Стирфорт очень изменилась. Ее прекрасная фигура не была уж так стройна, на красивом лице появились глубокие морщины, а волосы почти совсем поседели. Но когда миссис Стирфорт уселась на скамейку, она все еще производила впечатление очень красивой женщины, и взгляд ее блестящих глаз был попрежнему горд и величествен.

— Все ли уже известно мистеру Копперфильду, Роза? — спросила она.

— Да, все.

— И все это он слышал от самого Литтимера?

— Да, и я объяснила ему, почему именно вы желали этого.

— Вы славная девушка, Роза, — проговорила миссис Стирфорт, а затем обратилась ко мне: — Мы время от времени переписывались с вашим бывшим другом, сэр, но это не вернуло его к сознанию сыновнего долга. Поэтому у меня нет иной цели, кроме той, о которой вам говорила Роза. Если одновременно можно утешить того почтенного старика, которого вы мне тогда приводили (я искренне жалею его, — единственное, что могу сказать), и спасти моего сына от опасности снова попасть в сети этой интриганки, то это будет прекрасно.

Она выпрямилась и устремила взгляд вдаль.

— Мэм, — сказал я ей, почтительно, — я все понимаю и смею вас уверить, что ваши намерения не будут мною истолкованы как-нибудь иначе. Но я, который знаю эту глубоко оскорбленную семью с самого детства, должен сказать вам, что если вы не считаете эту девушку жестоко обманутой, если вы не уверены, что она предпочла бы сто раз умереть, чем взять теперь хотя бы стакан воды из рук вашего сына, — то, доверьте, вы жестоко ошибаетесь!

— Оставьте, Роза! Оставьте! — сказала миссис Стирфорт, видя, что та собирается возразить. — Это не имеет значения. Пусть будет так… Я слыхала, что вы женились, сэр?