— Не знаю, — темно озираясь, проговорил Белогуб. — Пока не знаю.

Волхв растерянно покачал головой и как-то странно, почти по-звериному повёл носом.

— Но что-то изменилось… — сказал он.

Шад хазар и хан унгров — двоевластие — хыр-ишвар — мы успеем быстрее — раб в арабской чалме — ловцы снов

Ветер, пришедший со стороны Каспийского моря, принёс запах водорослей, прогоняя из Итиля остатки жары и наполняя воздух свежестью ночного бриза вперемешку с терпким ароматом степных трав. Шад ненавидел этот ветер, от него у светского правителя Хазарии раскалывалась голова и мелкая испарина почему-то выступала на лбу. От этого ветра шад скрывался за стенами своего дворца, где курились хорезмские дымы и ароматные смолы. Шад догадывался, что к нему подкрадывается безумие. И он звал его, полагая священное безумие эмблемой божественного правителя. И тогда шад станет равным кагану; он смог бы стать больше кагана, соединив в одном лице власть над людьми и власть высшую, власть над древним Законом, ревностно оберегаемую жрецами. Божественный каган… Шад поморщился и обернулся к своему гостю.

— Что же предлагает хан унгров? — вернулся он к прерванному разговору.

— Великий шад! Позволь нам пройти через твои земли. И тогда я потреплю руссов в степи и греков на Каффе и тебе пришлю десятину, а к ней мои щедрые дары.

Шад снова поморщился, кутаясь в пурпурную мантию, как у греческого базилевса. Может быть, не вполне осознанно, но шад хотел, чтобы его двор во всём походил на двор базилевса Византии. Здесь, на острове, в устье великой реки греки помогли ему выстроить роскошный дворец, были даже своя анфилада и боковые флигели, а по обоим берегам реки располагалась столица хазарского каганата, шумный торговый Итиль, не засыпающий даже ночью. Но как же раскалывается голова… Ещё греки помогли выстроить неприступную крепость Саркел по всем хитростям их тайного искусства. Греки… Шад бросил быстрый оценивающий взгляд на своего гостя — тот был совсем не таким. В багряных всполохах факелов шад видел крепкого коренастого человека с лицом, исполосованным шрамами. Хан редко расставался с лошадью, мог даже спать верхом; на гладко выбритой голове лишь несколько длинных кос — боевая причёска. В узких маслянистых глазах непроницаемая тайна степи, тайна, которую хазары стали забывать. Совсем не таким… Но в словах хана что-то было, явно была польза. И всё же не стоит спешить с согласием.

— Светлый хан, — как бы выжидающе начал шад, — и божественный Каган, — шад с трепетом склонил голову и провёл раскрытой ладонью по своему лицу, горлу и остановил руку в области сердца. Хан учтиво повторил этот жест, — и принцесса Атех хотят установить мир с князем Олегом, а с Византией у нас старый союз.

— В словах шада и мудрость, и истина. — Хан ухмыльнулся, и шаду понравилась эта ухмылка. — Но позволю себе напомнить, что мир ещё не установили, а совсем недавно дружина Олега чуть не сожгла Итиль.

— Это была ответная вылазка, — теперь уже усмехнулся шад. От хана унгров может быть большая польза, даже больше, чем он сам предполагал, но подвести его к этому нужно осторожно.

— Бесспорно, великий шад. Я лишь хотел указать, что мира с Русью пока нет, а союз с греками настолько старый, что о нём забыли.

В этот момент в покоях появился раб в белой арабской чалме, с подносом, на котором стояла глубокая чаша и два золотых кубка, украшенных тонким орнаментом.

— Отведай греческого вина, — радушно предложил гостю шад. — Подарок самого базилевса.

Раб с подносом отошёл в сторону и замер, словно статуя, опустив глаза.

Шад с ханом пригубили кубки.

— Прекрасное вино, — похвалил хан, — жаль, что оно есть только у греков. — И тут же осушил свой кубок до дна.

Что ж, они начинают понимать друг друга. Головная боль притупилась. Но как только они сделают следующий шаг, подойдут к основной теме, боль вернётся, а потом испарина выступит на лбу. Хан не поймёт, примет это за нерешительность. Эх, светлый хан, сейчас даже не понять, кто из них в ком больше нуждается. Но сказать об этом хан должен первым: каган никогда не позволит унграм пройти.

Божественный каган… Честно говоря, шада уже давно раздражало существующее в каганате двоевластие. А тут ещё эта принцесса Атех с её жрецами — толкователями снов. Правда, существовал один способ… его, кстати, вполне предусматривал древний закон. Хану это известно. Так что, хан, говори! Давай, говори!

Но шад лишь сдержанно улыбнулся:

— Боги войны, конечно, благоволят к унграм, — он вежливо поклонился гостю, — и испить вдоволь греческого вина — это и доблесть, и право светлого хана. Но пропусти я вас — хазарский народ не получит мира с Олегом и не сохранит союза с греками.

— И опять в словах великого шада и мудрость, и истина, — без тени усмешки произнёс гость. — Но с ханом унгров пришла большая орда.

— Хан грозит мне войной? — быстро проговорил шад.

— Вовсе нет! Разве смог бы я позволить себе такую неучтивость? И неблагодарность в ответ на гостеприимство шада? Я лишь смиренно прошу права пройти. — Хан поднялся и с достоинством поклонился.

Ну что ж, они вполне понимают друг друга, понимают, что вплотную подошли к весьма опасной грани. Ещё несколько шагов, и обратного хода не будет. Не будет для обоих собеседников.

— Божественный каган сейчас во дворце, — начал шад. Его рука в прежнем трепетном жесте двинулась к лицу и к сердцу, но застыла в воздухе. Наверное, это было уж чересчур; наверное, это был последний шаг к грани, — и он не даст согласия на проход унгров. Также и принцесса Атех, культ её очень глубок в народе, она — первая из ловцов снов.

Воцарилась мгновение тишины. Короткое, но какое-то густое и вязкое. Раб с подносом вина стоял в своей затемнённой нише, словно живая статуя.