Но этого не случилось. В тот момент победил разум, и это дало возможность людям вырваться в дальний космос и в конце концов заселить Галактику.

Теперь, сами того не подозревая, люди вновь стояли у черты, за которой клубился мрак неопределенности будущего. История повторялась на несоизмеримо более высоком техническом уровне. И ситуация была тем более опасной, что не казалась столь вопиющей, как в конце двадцатого века.

Теперь речь шла уже не о физическом уничтожении. За той чертой могла оказаться моральная смерть.

«Нас уже не остановить, не уничтожить как вид, не отбросить в прошлое. Человечество состоялось», — так заявил один из популярных к началу четвертого тысячелетия галактических политиков.

Несомненно, он был прав. Ни одна диктатура просто не смогла бы контролировать все человеческие миры. Критическая черта в отношении регресса была пройдена сотни лет назад. Обитаемых миров стало так много, что если в одном из них вдруг намечался поворот к застою, то десятки других развивались стабильно и динамично.

Человечество оставляло следы. Оно разбрасывалось артефактами, которые могли повергнуть в шок не только далеких потомков, но и иные, отличные от людей расы. Чего стоили одни лишь кладбища космических кораблей, до сих пор парящие в пространстве на месте великих битв двух галактических войн. Или забытые, блуждающие в межзвездной среде станции. Или такие миры, как Деметра и Гермес.

Когда компьютеры с течением времени начинают бороться за собственное выживание и самоорганизовываться, порождая искусственные разумы, стоит задуматься: а не опасно ли оставлять без присмотра, бросать, как ненужную, отслужившую или забытую вещь, продукты таких технологий?

В Галактике медленно начинался стихийный процесс возникновения третьей, отличной от людей силы. И эта сила была похожа на ребенка, что делает свои первые шаги.

…Рассвет на Гермесе еще только начинался, когда в темных небесах появился огонь, пробившийся ярким отсветом сквозь клубы пыли и оранжевого песка.

Объятый пламенем планетарных двигателей «Шаттл» шел на посадку. На его борту красовалась эмблема и название базового корабля.

Это был спускаемый аппарат с «Виктории».

Если на Гермесе, в районе Башни, полыхал тусклыми красками рассвет, то над одним из участков Сферы Дайсона безраздельно властвовала угольно-черная ночь.

Ночь была самым тяжким временем суток для Райвена, вне зависимости от того, на какой планете он находился.

Ночью он всегда оставался наедине с самим собой. Если днем он мог найти поддержку у Беат, и они, как правило, были заняты различными делами, то ночью, когда Беат спала, Райвен часто начинал хандрить.

Шесть лет назад, еще будучи просто летающим шаром, он подолгу висел у окна спальни, сканируя те ночные города, где им приходилось останавливаться в своей кочевой жизни.

Этой же ночью он не находил себе покоя, и его не привлекали царящие во тьме россыпи огней большого города. Времена, когда маленький, набитый кристаллами шар с удивлением взирал на мир единственным глазом своей видеокамеры и не переставал удивляться, давно прошли. Он вырос, изменился, превратился в Райвена, обрел самосознание, накопил опыт и… потерял себя.

Сейчас он даже не мог просто висеть за портьерой, слушая ровное дыхание Бетти и размышляя над удивительным миром, что лежал вокруг.

Райвен распрямил ступоходы и плавно повел торсом.

Гостиничные номера не были приспособлены для размещения двадцатитонных машин. Перед его видеокамерами плавно проплыла панорама подземного гаража. Он стоял среди ровных шеренг запаркованных на ночь машин.

Он сам был машиной.

Среди глухой тишины нервно взвизгнули заработавшие сервоприводы, и, казалось, стены гостиничного комплекса вздрогнули, когда он тронулся с места.

Ему страшно хотелось поговорить с Бетти, чтобы унять то беспомощное чувство одиночества, что ширилось с каждой секундой, заполняя его сознание.

Этот вечер начался для Беатриче, словно сон.

Она не привыкла к тому комфорту, что царил тут повсеместно. Сфера казалась ей розовой мечтой маленькой девочки, мечтой, внезапно воплотившейся в жизнь.

Ровно в девять в двери ее номера осторожно постучали.

Она уже начала беспокоится о Райвене, которого забрал с собой Андор. О чем они могли так долго беседовать?