– Все счета оплачены, - говорит отец.
– Корпорация "МЕХ" открыла на тебя именной счет. Я буду следить за его пополнением.

– Наркотики стоят дорого, - усмехается мама.
– Дороже анимы. Теперь-то я узнаю, что такое счастье...

Сэцуке сжимается, так как знает - сейчас последует прощание. Отвратительный спектакль бездарных актеров. Краем глаза девочка смотрит на идущих к воротам людей. Они уже попрощались. Обнялись, поцеловались, еще обнялись и разошлись. Каждый по своим делам.

– Сэцуке, - искусственный голос мамы. У нее теперь много чего искусственного. Даже обида на отца поддельна.

Сэцуке качает головой и обнимает Эдварда двумя руками. Главное - не разреветься, не дать растаять льдинке в горле. Не плакать и не кричать. Они давно попрощались. Попрощались в тот день, когда врач сказал, что Сэцуке должна все понимать.

– Не надо, - говорит отец.
– Иди сама.

Он что-то понимает. Неужели он что-то понимает?

– Отбери у нее медведя, - внезапно говорит мама. Жестокие слова.
– Девочке ее лет не пристало приходить в новую школу с игрушечным медведем.

– Это не просто школа. Это специальная школа, - с ледяным спокойствием отвечает отец.
– У них свои методы. Я посоветуюсь с учителями.

– Они посоветую отдать медведя в детский дом, - скрипит мама. Тихий, неуверенный скрип, словно садится батарейка в приемнике.

– Я решу эту проблему. Обещаю. Уходи.

Стучат каблуки.

2

Туша дирижабля, пассажирская гондола и хобот коридора сходятся, встречаются, потоки серебра окончательно высвечивают, очерчивают холодным сиянием стартовую машинерию, натягиваются провода, кальмар обхватывает тело кашалота, и происходит вспышка. Это настолько неожиданно, что Сэцуке вскрикивает и отворачивается от окна. Прижимает ладошки к глазам. Теперь есть повод поплакать.

– Надо быть осторожнее, - на плечо опускается рука отца. Он не сюсюкает, не вопрошает фальшиво-заболиво о том, что случилось, не приседает перед ней, стараясь отвести ладони от глаз. Сэцуке ему благодарна. Медведь неудобно зажат локтем и отец забирает его.

Начинают завывать сирены. В шорох шагов вплетаются нотки беспокойства. Кто-то подбегает к окнам, кто-то наоборот отскакивает. Сэцуке осторожно оглядывается. Ей кажется, что отец строго скажет: "Не смотри", но он молчит. Багровые пятна растекаются по темным стеклам его очков.

Ему действительно хочется сказать: "Не смотри", снова закрыть Сэцуке глаза ее собственными ладошками, но он не произносит ни слова. Потому что мир жесток. Потому что каждый должен понять - насколько жесток мир, и как хрупка жизнь человека. Именно поэтому существует корпорация "МЕХ", именно поэтому существует фонд "Стереома". Два паука, опутавших мир-города стальной паутиной своей власти и... и жизни.

Пол содрогается, мигают и угасают лампы, аэропорт погружается в густой красный сумрак, настолько плотный, что кажется - сам воздух сгустился, уплотнился, стал твердым, и теперь его впору не глотать, а выгрызать по кусочкам.

Продолжают выть сирены. Из пола вырастают ограждения безопасности, и помещение рассекается силовыми сталагнатами. Каждый человек в своей пещере. Самое страшное сейчас - паника. Главное - погасить возможные очаги паники.

– Что это?
– спрашивает Сэцуке.

Под потолком вспыхивает множество крошечных солнц, разноцветные лучи плотным дождем падают на людей, и наступает невероятная тишина. Словно все знают - нельзя двигаться, нельзя кричать. Можно (и нужно) только стоять и смотреть.

– Индикаторы безопасности, - говорит отец.

Сэцуке улавливает оттенок гордости.

– Твоя разработка?
– пытается улыбнуться девочка.

– Наша, - поправляет отец.
– Нашего отдела. Не шевелись. Просто стой и смотри. Сейчас будет интересно.

По сверкающей пелене между жизнью и смертью растекается, расплывается грязное пятно. Как будто на тонкую ткань поставили раскаленный утюг. Кто-то неосторожный решил погладить блузку небесного оттенка, включил утюг и заболтался по телефону. Или заигрался на "Нави". Отвлекся, и теперь грязное пятно еще больше темнеет, сплетается густой паутиной коричневых, серых, черных нитей.

"Мне страшно", - говорит Эдвард, свисая вниз головой. Папа держит его за лапу, и уши медведя чуть ли не елозят по полу.

"Потерпи", - говорит Сэцуке. Странно, но она больше не чувствует беспокойства или страха. Только ледяное любопытство, словно отстраненно взираешь на мертвое тело близкого человека - скорбное бесчувствие, как определил бы преподаватель психологии.

– Разрыв анимы, - говорит отец.
– Иногда это случается.
– Впрочем, он лжет. Лжет во спасение и во спокойствие дочери. Может же он солгать? Разве не долг родителя - воспитать ребенка в самой изощренной лжи о любви, что вроде бы правит миром? Не иногда, а все чаще и чаще...