Так умиротворенно Рита просыпалась на своей койке, и время получалось приятно тягучим. Вечерами пол логике вещей полагалось бормотать благодарственные молитвы. Если бы не Лизка... Она гениальна, если нужно кого-то выручать. Иной раз в лихую годину Риту охватывал постыдный, как детская неожиданность, страх - а что если Лиза возьмет и исчезнет. Мало ли куда - стран на свете много. Найдет тепленькое местечко или важного мужа. Ее щепетильная физиономия мамочки-отличницы много где внушает доверие. И сразу забросит Риту, словно старомодную туфлю. Нет, ни в коем случае не предательство. Просто Марго не покидало однажды пойманное чувство, что Лиза пока не в своей игре. А вот когда она эту игру почует... только пятки у нее засверкают.

От Лукавого эти мысли, Рита знала и стыдилась. Но стыдится, по сути, было нечего, она благословляла в душе любые лизкины порывы без всяких оговорок. К счастью, внутри Елизаветы Юрьевны сидели все трое - лебедь, рак и щука, и прежде чем Лиза сдвигалась с места, она претерпевала долгие внутренние толчки в разные стороны. А посему ничего внезапного обычно не случалось...

Так что Рита старалась не думать о худшем и передавала Юрьевне по телепатическим проводам слезные "спасибо" за то, что она не в кэвэдэшном гадюшнике, а в этих платных комнатках с веселеньким ситчиком вместо штор, с вкрадчивыми медсестрами и милыми соседями. Деньги иной раз имеют седативное воздействие, правда, более на тех, кто их просто и естественно нащупывает в кармане, как носовой платок, чем на тех, кто ради них горбатится и рвет сухожилия. Как показывал опыт, это совершенно разные касты, и в этой больничке мариновались по большей части первые. Неназойливые. Те, кому до лампочки чужие прически и кошельки, кто курит белые сигареты... Или просто так казалось - все здесь было будто припудрено, и посему Маргарита сто раз могла обмануться из-за белой пыли в глазах. Из грязи да в князи, что касается Маргариты, и она помалкивала, ибо находила себя полным профаном и невежей по части верхних слоев. О деньгах она вбила себе в голову только одно: они тогда деньги, когда достались легко, в наследство или еще черт знает как, но только не ценой синей или красной рожи. Иначе это уже не деньги, а язва желудка, геморрой, неврастения или увядание простаты.

На соседней кровати жила пловчиха Лера. Она лежала здесь повторно. Т.е. со вторичным. Через год после этой больницы непокорный шанкр у нее возродился. Сам по себе. Правда лечащий врач активно убеждал Риту и еще пару впечатлительных пациенток, что Лера просто снова поимела неудачный контакт. Где-то на задворках разума, конечно, шевелилась мыслишка о странности подобного невезения, но Маргарита решила, что с нее треволнений хватит. Она не станет вдаваться в чужие тревожные подробности и влезать в чужую шкуру. Хватит. Она здесь вылечится раз и навсегда. А другие пусть как хотят.

И пусть врачи будут ласковыми, а сон - безмятежным...

Потом, правда, все испортит Толик, который кривым безжалостными пальчищем укажет на подозрительные детали, которые легко утекли мимо маргаритиных глаз. Особенно он будет издеваться над предписанием в течение года не иметь любовников и даже забыть о половом возбуждении. Толик хохотал, задрав ноги в зеленых носках и предлагал Рите обколоться бромом, а лучше просто лечь в дурдом. А также - успокоить по части любви всех вокруг и пусть ходят с тазепамными физиономиями: возбуждение - такая зараза, лечить от нее нужно всех, хором...

Но прозрения случились позже, а в больничном покое Рита ощущала ретивую готовность год не есть шоколад, воблу, соленых орешков, берлинское печение - все любимое - лишь бы кошмар не повторился. И лишь бы не лицезреть более Катерину...

Катя - глубокая тема, ибо чем непонятней тема, тем глубже, даже если ларчик открывается просто. Она появилась в Орлином и тут же стала дублером. Прибилась, как щепочка, к Елизавете, и вот они уже ютились втроем на корявых веничкиных фото. Катя казалась славной, только чересчур утомительной. Бодро интересующейся. Вроде того, что "как ты думаешь, если б Ницше не страдал головой, он бы стал Ницше?" Рита, основательно путаясь в философиях и опаздывая на свидание, из вежливости держала лицо. Т.е. сохраняла образ "умненькой". Т.е. любой вопрос щелкала, как гнилой орешек. Обычно она без зазрения совести порола отсебятину, а потом быстро выбрасывала ее из головы. Она не помнила, что говорила. Зато помнила Катерина. Приходилось проявлять изнурительную вежливость, чтобы выслушивать "а помнишь, ты говорила..." и вплетать все это в одну канительную косичку якобы логики и смысла...

Если Рите вдруг приспичило купить четки - она через неделю хотела чего-нибудь еще. Не пыхтеть же из-за этого специально, вот если б случайно подвернулись... Катенька, однако, четки находила. Именно те, о которых жужжала Маргарита. Та расцветала в предвкушении подарка, - а зря. Катя ничего такого и не думала, она покупала себе. "Ей-то зачем, - удивлялась озадаченная Марго, она же не чует, что вещи бываю живыми, а рука, их хранящая - святой... Катя - приятная барышня, такая распахнутая на все пуговицы, в общем, славный одуванчик... но, пардон, - и длинное многоточие. Она лезет в чужую оперу. Куда конь с копытом..." Такие словечки, конечно, даже ночью шепотом в колодец не произносились,(а Господь, видать, и впрямь карает за мысли), но сейчас уж можно было сбросить покрывальце хорошего тона. Лучше бы его сбросить гораздо раньше, но задним умом все сильны, а в Орлином было не до ума. Гроздья людей, слепые котята днем, бешеные мартовские коты ночью... Габе тщательно оберегал риткину любовь. Друзья - святое! Рита с Веней обнимались на матрасе, испробовавшем уже столько тел, что дорога ему светила в археологический музей. "Матрас любви" в бывшей кладовке, все виз-а-ви свершались здесь и только здесь, но Маргарита положила конец доброй традиции, она отвоевала комнату для себя и для Вени. Надо же было начать с чего-то личного; уж если двое пожелали скромный двухэтажный домик на побережье "гольфстримного" моря. То начать хотя бы нужно с собственного матраса. Впрочем, возможно это заблуждение. Вениамин по утрам безмятежно соскребал с лица куцую щетину, которая напоминала паутину, раскручивал очередного доброго самаритянина, забредшего на огонек в Орлиный, и покупал завтрак. Совал под подушку шоколадку и ждал пробуждения любимой... Глотал счастье, судорожно дергая кадыком. Маргарита даже смущалась. Вениамин удивлял ее пропорциями - и сейчас он помнился симпатяшкой с чертами Св. Себастиана. С той картины, не вспомнить с чьей. И до Тициана доберешься, умиляясь своеобразием любимой физиономии.

Неприятно, что даже холодно расставшись, помнишь детали, вроде родинки на левой ягодице. Голова - мусорница памяти, и кое-кто умеет делать из нее конфетку, складывая из своих историй сказки "Тысяча и одной ночи". А кое-кто сходит с ума. Рита бросалась в обе крайности. Но главный вопрос до сих пор звенел в ушах: к Катерине - это страсть? Сама мысль эта была только-только утихшей ранкой, которую жуть как хочется потрогать и которая от прикосновения тут же заноет вновь. Самое сильное увлечение человеческое - вредить себе. И что же, как не страсть, если выгода от Кати невелика. Выгода или страсть - и первую, как ни странно, простить легче. На Веню, в общем-то, быстро стало плевать, он стерся, как фломастер со стекла, но эта, столь чуждая его натуре, страсть, каковую преподнес другой женщине, а Маргарита и мизинцем ту струнку не задела, и на их матрасе Веня был скромен, исполнителен и быстр, как кролик... Камень на душу!

Катерина беременная - Соня проговорилась, и кто теперь родится... о боже, это уже выше или ниже всякого разумения. Такие подробности уже некстати, но Соне невдомек, она - приветливое чудовище, Пандора, не ведающая, что творит, открывая рот. Ее не перепишешь.

"Да ты, пигалица, - спрашивала себя Марго, - понимаешь ли вообще, что творится в мире?" Нет, не понимаю, сама себе отвечала. Что в мире, то и во мне, значит, внутри - полная неразбериха и суета. За что же ей все-таки мстил Веничка, хлюпик, вздрагивавший в подворотнях от черных силуэтов, шагавших мимо. В школе Веню поколачивали, в институте недолюбливали, и был один-единственный, прошедший огонь и воду друг Яша. Странный друг, с готовыми сплетнями о друге, с явным избытком женских гормонов, по слухам "двушка", но лезущий где ни попадя за друга в баталии. Яша, поющий Билли Холидей, вообще - поющий и делящий женщин на "скорее оральных" и "скорее анальных". Именно он и сунул Вениамину в руки фотоаппарат, ибо оставаться до старости только водителем грузовика неприлично. Параллельно нужно искать в себе гения, даже если он размером с левретку.