Мазуров перепрыгнул через человеческий труп, пригибаясь на тот случай, если кто-то поджидал его в темноте, ведь он-то был хорошо виден на фоне серой мглы, а тот, кто внутри, — нет. Но никто его не ждал.

Размерами эти укрепления сильно уступали «Марии Магдалене», вот только времени, как обычно, не было. Совсем не было, потому что он должен был их уже взять, а теперь каждая секунда промедления стоила отряду Вейца нескольких жизней, и эта мысль гнала Мазурова вперед и вперед, совершенно не заботясь о том, что он в этих коридорах ничем не защищен.

Каждый новый залп эсминцев отдавался болью в его сердце, схожей с той, что овладела капитаном корабля при штурме Корфу, когда его судно лишилось якоря и не могло поддерживать высадившихся на остров моряков. Адмирал Ушаков дал капитану подзорную трубу и заставил смотреть на то, как под пулями и ядрами противника гибнут русские моряки. После такой картины пустишь себе пулю в висок, а если и нет, если выбросишь новый якорь за борт и опять начнешь крушить батареи врага, то мысль, что твоя ошибка стоила кому-то жизни, никогда не отпустит, будет глодать тебя ночами, подбираться вместе с темнотой и не давать забыться снами.

«Быстрее, быстрее».

Он опять впадал в транс, сказалась ли усталость, напряженность, которую он так и не смог прогнать после «Марии Магдалены», или что-то другое, но сейчас он не чувствовал боли, как древний скандинавский воин, объевшийся перед битвой мухоморов. Их звали берсеркерами, на губах у них выступала розовая пена, а враги бежали от них, как от смерти, потому что они и были этой смертью.

Кто-то падал рядом с ним, затихал. Свои и чужие.

Он слышал только залпы эсминцев, а все остальные звуки слились в непонятный, неразборчивый гул. Хотелось заткнуть уши и ничего не слышать, но руки-то были заняты. Когда он в очередной раз нажал на курок и не ощутил отдачи, то инстинктивно перехватил автомат за дуло и приклад и дробил твердым деревом такие мягкие и податливые человеческие кости.

Он увернулся от штыка, поднырнул под него, ударив противника в грудь стволом автомата, а потом отмахнулся от него прикладом, раздробив ему подбородок. Со следующим он сделал примерно то же самое и бил по его лицу, которое превращалось в кровавую маску. Германец был уже мертв. Каска его смялась, вошла в череп, но Мазуров все никак не мог остановиться.

— Все, все, господин подполковник, — наконец разобрал он чей-то голос сквозь гул, — он мертв. Остановитесь. Мы взяли укрепления.

Крепкие руки схватили его и оттащили от мертвеца, как оттаскивают бойцового пса, мертвой хваткой вцепившегося во врага.

Он выпал из времени и сейчас почти ничего не мог вспомнить из того, что происходило всего несколько секунд назад. Мазуров с удивлением обнаружил, что рукав пропитался кровью, которая никак не хотела останавливаться.

«Когда ранили? Не помню».

— Дайте я вас перевяжу, господин подполковник, — кто-то уже рвал его комбинезон на руке и обматывал глубокий порез бинтом.

Он никак не мог разглядеть лица этого человека, словно попал в некачественную фотографию, где все смазано, все нечетко.

Совладать с этим фортом после «Марии Магдалены» было сущей безделицей, сравнимой с детской забавой.

С десяток германцев сидели на корточках, съежившись, тянули вверх уже начинающие затекать руки, но они боялись, что, стоит им опустить их, русские забудут, что это пленные, и перебьют их. На лицах застыл ужас, превратив их в страшные маски, которые некоторые вешают на стены своих жилищ, чтобы отгонять злых духов.

Злыми духами были русские, и они этих масок не боялись.

Мазурова колотила нервная дрожь, он едва сдерживался, чтобы не залиться безумным смехом. Нервы совсем ни к черту стали. Он чувствовал, что ломается, что не выдерживает напряжения.

— Эсминцы, — прохрипел Мазуров, боль к нему так и не приходила. Он знал, что это из-за шока, ведь у него не было тех лекарств, которые им давали во время экспедиции в Баварию и с которыми человек будет идти, ничего не чувствуя, даже на сломанных ногах, — поворачивайте крайнее орудие на эсминцы в бухте. Да бросьте с этим бинтом возиться, — он оттолкнул штурмовика, — я сам справлюсь. Радируйте Эссену о том, что мы взяли форт. Его кораблям теперь ничего не грозит.

В горле все саднило, точно по нему наждачной бумагой провели. Мазуров дрожащей рукой отыскал на поясе фляжку с водой, отвинтил крышку, приложился к горлышку губами. Он пил, почти захлебываясь, проливая воду на воротник, на комбинезон, большими глотками, будто провел в пустыне не один день и теперь его мучает смертельная жажда. Кадык ходил, как поршень какого-то механизма. Потом он вылил остатки воды на ладони, умылся, пробуя стереть с лица грязь и въевшийся в кожу запах дыма, но для этого не хватило бы ни фляжки, ни ведра воды. Для этого надо не раздеваясь броситься в море.