Разумеется, что говорить, надо было уходить сразу после смерти Хейзел, но тогда все члены Команды Хейзел поклялись, что останутся верными делу. А потом положение становилось все хуже и люди начали уходить. Теперь от прежней команды осталось только трое – Этель, Бренда и она сама. Мэгги узнала, что Бренда тоже скоро покинет торговлю недвижимостью, чтобы баллотироваться на пост мэра, но пока, слава богу, работает. Она единственная, кто все еще может ее рассмешить.

В прошлый День святого Патрика Бренда заявилась на работу, зеленая с ног до головы: платье зеленое, зеленые туфли, зеленый парик. Встала перед Мэгги, вытянула руку и спросила:

– Какого я цвета, как думаешь?

Мэгги поглядела на руку.

– Ну не знаю. Коричневая?

– Да знаю я, что коричневая! Но какого оттенка?

Мэгги снова взглянула.

– Ну, может, красновато–коричневого?

Бренду ответ удовлетворил.

– Так я и знала! Красновато–коричневая! Мама у меня была карамельного цвета, отец темно–коричневый, а я, значит, красноватого, так?

– По–моему, да.

– Хочу сдать тест на ДНК. У меня проявились веснушки, кто бы мог подумать! Вдруг где–нибудь в моем штабеле генеалогических дров затесался ирландец!

Бренда умела посмеяться над собой. Впрочем, этим качеством в той или иной мере должен был обладать всякий, кто работал на Хейзел. У Бренды и Хейзел было в этом смысле много общего. За свою жизнь Бренда побывала Цветной, Негритянкой, Черной, а сейчас еще и Афроамериканкой, и на эту тему они беспрестанно перешучивались. Хейзел влетала офис и спрашивала Бренду, как та себя чувствует, и Бренда отвечала: «Ну, вчера я чувствовала себя очень Черной, а сегодня – немного Цветной. А ты?» Хейзел, подумав, говорила: «Кажется, сегодня я чувствую себя скорее невысокого телосложения, чем сомнительного роста».

Бренда говорила новичкам, которых удивляли некоторые шутки Хейзел: «Может, ей не хватает политкорректности, зато она взяла на работу больше нацменьшинств, чем любая другая компания в городе».

Мэгги хотела намекнуть Бренде про «Гребешок», когда они будут расставлять тарелки, но та явилась в таком состоянии, что Мэгги не рискнула. Видимо, что–то стряслось с любимой сумкой Бренды – той самой, с двадцатью семью секретными отделениями, которую она заказала по каталогу «ТрэвелСмит», и, пока они раскладывали сыр и разносили вино. Бренда говорила об этом не умолкая.

– Я чуть не рыдала. Все внутри испорчено, пришлось просто выкинуть ее в мусор.

Мэгги не до конца разобралась в происшедшем и спросила, почему вообще в сумке оказалось полкило мороженого. Бренда скроила мину:

– Ой, лучше не спрашивай.

– Нет уж, рассказывай.

– Нет, не спрашивай.

– Ладно, не буду.

– Ладно, уговорила. – Бренда швырнула на тарелку гроздь винограда. – Это все Робби виновата!

– Робби? Почему?

– Потому что нарочно покупает летние сорта, чтобы меня подловить, вот почему! В общем, пришлось разыскивать такое же мороженое вместо того, что лежало в холодильнике, но, пока я бегала, Робби успела вернуться, и я положила его в сумку, и начисто забыла, и вспомнила только утром. Когда Робби встала, на полу красовалась громадная зеленая, склизкая лужа.

Мэгги уже приходилось слышать нечто в этом роде, только в последний раз это был целый кокосовый торт, спрятанный в бельевом шкафу, и Бренда винила муравьев в том, что ее застукали.

– Ох, господи. И что сказала Робби?

– Ай, ты же знаешь Робби. «Видать, это мороженое само запрыгнуло из холодильника тебе в сумку, когда ты отвернулась, верно?» – вот что она сказала.

– А ты что?

– А что я могла ответить? Короче, Сесилу я не забыла позвонить. Так что у нас два билета на дервишей. Прости, что опоздала, пришлось все вынимать из сумки и перемывать. Чековой книжке кранты, но хватит обо мне. Ты–то что вчера вечером поделывала?

Мэгги собралась ответить, но вошел парень из агентства «Инграм», и работа закипела.

Слава богу, пришло много агентов, включая Бебс Бингингтон, та пробежалась по комнатам и, уходя, как всегда, не удержалась от едкого замечания: «Это, конечно, не Маунтейн–Брук». К сожалению, она была права. С тех пор как рынок упал. Бренда и Мэгги были рады звонку владельцев даже средненьких домов в той части города, с которой прежде не стали бы связываться. Войдя в дом, они сразу поняли, что трудно будет представить его в выгодном свете. Домохозяйка («Зовите меня просто Вельма») коллекционировала так называемые «предметы искусства из сосновых шишек». Взгляд повсюду натыкался на сотни шишек: шишки с пластмассовыми глазками, шишки в костюме Санта–Кла–уса, шишки в вечернем платье Скарлет О'Хара, шишки–младенцы в подгузниках или крошечных колыбельках… «У меня еще сотни таких в спальне и в гараже!» – с радостной улыбкой доложила хозяйка.

Боже ж ты мой. Ну как скажешь такой милой женщине, что потенциальный покупатель может вовсе не впасть в умиление от шишек и, в отличие от нее, не станет считать их членами своей семьи. Как вежливо объяснить, что шишки и прочие безделушки придется убрать? Любой коллекционер – это головная боль. Попытка разлучить человека с его сокровищами – восемью сотнями ложек из всех уголков мира или с набором глиняных курочек, поросят, кокер–спаниелей, кошек, слоников, коров, птиц, подставок под яйцо, чайников и прочей годной для коллекционирования ерунды – всегда мучительна. Однажды им попался клиент, у которого было сорок два игрушечных чихуахуа. Выставлять этот дом было кошмаром. Но, к счастью, Мэгги все же уговорила Вельму позволить ей на сегодня убрать часть шишек.