– Согласен.

– В целом нынешняя администрация сделала все, что могла.

– Но все же больше, нежели предыдущая администрация.

– И те и другие козлы! – вдруг заревел бывший депутат. – Хватит этой демагогии! Налейте мне водки, зовите баб и давайте бухать!

Уже и крепкого выпили, и курнули по нескольку раз, и пожрали жареного, мягчайшего, с дымом, мяса со свежими овощами, с травами, с сыром, и вдоволь почесали языки, и пили чай, и снова курили гашиш, заедая виноградом, клубникой и персиками, запивая минеральной водой. Наслаждались медленно, вдумчиво – грамотно. Погружали в истому каждую клетку своих тел.

Матвей – за разговором, за едой, за вкусной сигареткой – лелеял в себе мощную эйфорию. Долга – нет!!! – кричало от восторга все внутри него. – Я ничего не должен! Не должен! Все кончилось! Он уезжает! Бежит! Навсегда! Подошли к финалу мои муки!

Великое облегчение испытывал он сейчас. Как будто сидел в тюрьме – и вот вышел. Как будто мучительно болел – и выздоровел. Или настиг и покарал старого врага.

Гора с плеч – вот как это называлось.

Потом глухонемая танцевала. Ловко взошла на стол и стала исполнять. Действительно, с немалым талантом и самоотдачей. Танцующая на столе пьяная голая женщина – картинка архетипическая, наблюдать такое впервые – все равно что увидеть, например, девятибалльный шторм, или старт ракеты, или смерть человека – запоминается сразу и в подробностях. Однако Матвей не старался ничего запоминать, а если б и хотел, все равно бы не запомнил. Гашиш оказался слишком крепким.

Он плыл в волшебных волнах, то погружаясь, то всплывая для вдоха; яркий, мерцающий мир вокруг него бесился и хулиганил, показывал себя в острых, невероятных ракурсах; то казалось Матвею, что он видит нечто главное и важное, то вдруг это важное оборачивалось гирляндой пошлых банальностей; его несло и кружило. Было сладко, томно, невозможно хорошо.

Женщина двигалась искусно, ритмично, ее пальцы скользили вдоль бедер, то поднимались выше, к талии и животу, то сбегали вниз, сжимая тугой зад, разъятый надвое вертикальной неглубокой впадиной; блестело золотишко в пупочной дырочке, играли губы, вдруг выходил узкий влажный язык, и из-под упавших на лицо прядей глядели глубокие потемневшие глаза.

Матвея тащило дальше и дальше. Музыкальные вибрации проникли в самые глубины, овладели, защекотали, взбаламутили нутро. В конце концов ему стало дурно, и он, едва найдя силы встать, кое-как добрался до выхода. Толкнул дверь. Оказавшись на веранде, упал в заскрипевший шезлонг. С удовольствием внял сырой прохладе. Хотелось тишины и одиночества, но почти сразу рядом появилась узкая тень Кактуса. Наркотик придал Матвею чувствительности, и он уловил исходящие от маленького очкарика нервные волны. И в сотый раз подумал, что очкарик – плохой человек.

– Перебрал дыма? – заботливо поинтересовался Кактус. – Выпей рюмку водки. Легче станет.

– Я в порядке. Все нормально.

– Нормально – это нормально. А тебе должно быть хорошо.

– Мне так хорошо, что даже не верится.

Воздух резко вылечил мозги Матвея, и он осторожно спросил:

– Что ж это твой босс такими суммами разбрасывается? Я не знал, что бывают люди, способные простить долг в триста тысяч.

– Мы сваливаем отсюда, – очень ровным голосом ответил Кактус. – Сун-Цзы сказал: «Если у воина нет запасов – он проигрывает бой…» У нас – запасы есть. Что касается тебя – ты ведь не сможешь вернуть триста штук за один день? Например, завтра?

– Не смогу.

– Вот. А послезавтра мы будем далеко, – очкарик сел рядом с Матвеем, с наслаждением вдохнул и выдохнул. – Ну, не послезавтра – в ближайшие дни… Не буду говорить точной даты. Как мы получим твои деньги, находясь там, где мы будем находиться? Нам придется сообщить тебе как минимум номер счета в каком-нибудь банке. Но так нас легко можно вычислить, правильно?

– Да.

– Получается, что безопаснее и проще все тебе простить. Снявши голову, по волосам не плачут. Речь идет не о доброте, а об осторожности. Ты сам осторожный человек, ты все понимаешь…

– Понимаю.

После паузы Кактус вдруг задумчиво произнес:

– Я буду скучать по тебе, Матвей.

«А я – нет», – хотел сказать Матвей, но вместо этого спросил:

– Кактус, послушай… Я тебя с детства знаю… Почему тебя все Кактусом зовут?

Узкоплечий человек сверкнул круглыми стеклами очков.

– Мой самый знаменитый проект – поставка в Москву партии мескалина для нужд особо продвинутой клубной молодежи. А мескалин, ты знаешь, из кактусов делают. В Мексике.

– И что? Поставил?

– Почти. Сорвалось в самый последний момент. Все уже было на мази. Банкиры давали на это дело наличными три миллиона под сорок процентов в месяц. Слетал я в Мексику. Договорился. Там это просто. Наготове сидело двадцать пять негров, легальные абитуриенты Института Патриса Лумумбы. У каждого – грузоподъемность заднего прохода свыше пятисот граммов. Плюс десять человек запасных. Все марксисты, кстати… Профессионалы. Гарантию давали. А потом позвонили мне друзья, шепнули по случаю, что те мексиканцы, с которыми я дело имел, вовсе не мексиканцы, а американцы, и не простые, а из Бюро. Представляешь? Специально заманивали, чтоб одним махом и продавцов повязать, и покупателя, и скандал раздуть международный, и опозорить на хрен российскую демократию… В общем, чудом я уцелел… Ты носом, носом дыши. Гашиш полчаса держит…