Карандашик генералиссимуса ударил в точку на границе тундры и тайги, Европы и Азии. Очень далеко от столицы. Очень выгодно стратегически.

Государственная машина закрутилась со своей обычной бешенобезжалостной силой. На месте будущей стройки срочно основали три лагеря, и несколько тысяч зэков в каких-нибудь четыре года возвели заводские корпуса и жилые дома. Далее вождь преставился, зэки разъехались по домам, но не все – многие остались при заводе, поскольку в заводских столовых кормили мясом, а в заводских общежитиях исправно действовала удивительная для тех времен техническая новинка: центральное отопление.

Нормально. Жить можно. В клубе – кино каждую пятницу. К концу пятидесятых завод «Спецхимпром» работал в полную мощность. Однако отсылаемые в Москву статистические данные свидетельствовали о низком пороге смертности, высоком проценте уродов среди нарождающихся младенцев, о повальном алкоголизме и росте преступности. Город гнил. Его население составляли прямые потомки зэков-первопроходцев. Нравы не отличались пристойностью. Незначительная прослойка инженеров, врачей и учителей пила горькую. Поступали даже сигналы об антисоветских высказываниях.

Центральный комитет внимательно отслеживал информацию с периферии, и для общего оздоровления в городе отстроили хоккейный дворец на четыре тысячи зрителей. Учредили клуб, выделили фонды.

Через год хоккейная команда «Спецхимик» триумфально вышла из второй лиги в первую и едва не прорвалась в высшую, в компанию к ЦСКА, «Спартаку» и «Динамо» (Рига). Весь город заболел хоккеем. Новорожденных называли в честь Ларионова, Макарова, Крутова, Третьяка и даже Балдериса. Всесоюзная фирма «Спорттовары» десятками тонн завозила клюшки и шайбы. Другой суперколосс – «Союзпечать» – наводнил прилавки спортивными газетами и журналами.

К тому моменту, когда Иван пошел в школу, он не мог думать ни о чем, кроме хоккея. В каждом кармане его телогрейки лежало по шайбе. Сразу после школы пацанва бежала по домам, хватала клюшки и айда играть. Коньки считались роскошью. Валенки – вот наилучшая обувь для игры на льду. Не скользят и падать не больно. Коньки дорого стоили, большинство семей не могло себе позволить такие расходы. Заводских заработков едва хватало на хлеб и маргарин.

Иван не знал своего отца. На вопросы мать отвечала односложно: папы у тебя нет и никогда не было. В его классе из пятнадцати мальчиков отцы имелись лишь у троих, как раз они-то и щеголяли коньками, но это им не помогало, их редко брали в игру; если девять человек бегают в валенках, то десятый, на настоящих коньках, только мешает.

В общем, и без папы Иван ощущал себя в порядке. После школы – на речку, там расчищена поляна и почти настоящие ворота, а рядом, сбоку, очень удачно расположен уличный фонарь, в его свете можно гоняться хоть до полной темноты, потом – домой. Налопаешься горячей картошки с солеными огурцами, чаю попьешь, что-нибудь наврешь матери про сделанные уроки и забытый в школе дневник – и спать. Хорошо!

Еще лучше стало, когда мечта его сбылась и его взяли в клуб. Почти год он тогда ходил как в тумане, десятилетняя голова кружилась. Попасть в команду, защищать ворота, ходить на тренировки в ледовый дворец, иметь форму с номером на спине – не жизнь, а сказка.

В Советском Союзе хоккеисты считались сверхчеловеками. Выше стояли только космонавты.

Космонавтов боготворили, перед хоккеистами преклонялись. Остальная любовь доставалась Никулину, Вицину и Моргунову.

В семнадцать лет Иван уже играл за мужиков. Слух о непробиваемом чудо-вратаре долетел до самой Москвы, и однажды оттуда приехали купцы – посмотреть на вундеркинда. Вундеркинд вступал в призывной возраст, и его ждали две дороги: либо в армию, либо в милицию. Либо в ЦСКА, либо в «Динамо». Первый секретарь областного комитета партии товарищ Золотых лично просил купцов оставить паренька в городе, но товарищу Золотых, по слухам, позвонили чуть ли не из Кремля, и товарищ опустил руки.

Переночевав за коньяком в лучших номерах, купцы явились на утреннюю тренировку, смотреть, каков Иван в деле. На их глазах юный чудо-вратарь на десятой минуте двусторонки столкнулся с полевым игроком и получил сотрясение мозга, сложный перелом руки и отсрочку от воинской повинности.

Когда кости срослись, тренер сделал все, как надо. Посадил Ивана в машину и отвез за двести пятьдесят километров, в колонию строгого режима, ее охранял батальон солдат внутренних войск; чудо-вратаря нарядили в сапоги и шинель, сунули в руки автомат и сфотографировали рядом со знаменем. Он принял присягу и через час уехал обратно. На этом его воинская служба окончилась.

Следующие пять лет он покидал город только в дни выездных матчей.

В девятнадцать у вратаря случился небольшой срыв – как раз после окончания особо удачного сезона, когда Иван прочно закрепился в основном составе. Вдруг до него дошло, что он – самая настоящая звезда. Пусть и местного, областного масштаба – но звезда. Журналисты берут интервью, девчонки строят глазки, сверстники завидуют. Директор универмага – лучший друг. Самооценка юного голкипера неизбежно подскочила до небес. В случайной компании он сильно напился и повздорил – кстати, из-за девчонки, чьей-то жены, упорно строившей ему глазки. Муж, прямой потомок зэков-первопроходцев, сам бывший зэк, полез драться. Дальше – проломленная голова мужа, милиция, суд и полтора года условно.