Теперь перейдем от общих соображений к предмету нашего исследования – офицерскому корпусу. В чем видели члены его смысл своего существования? К чему они себя готовили? Что было их высшей целью? Ответ можно дать одним словом, полным смысла, – «война». Даже если война действительно служит целям обороны – единственная цель войны, которая приемлема для цивилизованных наций и их правительств, – она все равно остается «последним аргументом». Мы можем осуждать войны в принципе, на рациональной или иррациональной основе, мы можем делать все возможное, чтобы навсегда покончить с ними, но нет смысла отрицать, что война – одно из главных явлений в жизни наций. Это верно для любого времени и любой ситуации. Только признав этот факт, мы можем получить твердую научную социологическую основу для нашего исследования и понять – не с позиции добра или зла, а в свете объективной целесообразности – то, что офицеры называли «неписаным кодексом чести». Более того, чтобы понять это, нам следует рассматривать, как он проявлялся в той или иной исторической обстановке. Мы увидим, что если офицерский кодекс чести соответствует своей неизменной задаче, то по своей сути он должен быть моральным инструментом для достижения победы в некой гипотетической войне, хотя его носители могут об этом и не подозревать.

Когда солдату в бою (например, в самом примитивном виде сражения – рукопашной схватке) грозит опасность, даже храбрейшие могут на какой-то момент быть охвачены страхом. Биологически страх – естественное проявление инстинкта самосохранения, которое знакомо каждому, включая героев. Чтобы одержать победу, это элементарное физическое чувство должно искусственно подавляться, то есть компенсироваться противоположным инстинктом физического или морального свойства, преобразованного в действия. Отрицательная составляющая этого противоположного инстинкта – чувство стыда. «Если, – говорит оно, – ты не будешь держаться стойко, а убежишь, остальные поднимут тебя на смех и будут презирать». В моем анализе этот мыслительный процесс занимает какое-то время, но, разумеется, в действительности страх подавляется за долю секунды, и человек даже не отдает себе в этом отчета и даже не помнит, что испугался. Так будет (и в хорошем подразделении обычно так и происходит), если все идет хорошо и человека влечет за собой поток общей уверенности. Такое может также случиться, если человека захватит азарт сражения и законы жизни и смерти на какой-то момент станут для него не важны. Но такие моменты случаются в ходе войны редко, и на них нельзя рассчитывать при подготовке солдат к сражениям. По мере того как развивается кампания, с ее успехами и неудачами, начальный энтузиазм проходит, и лучшее в человеке, его готовность к подвигу, неминуемо ослабевает.

Поскольку война дело долгое и утомительное, у солдата необходимо выработать – если только природа не позаботилась об этом заранее – умение подавлять свои чувства, которое в момент опасности (как внешней, так и внутренней) не даст ему окончательно пасть духом. Дисциплина, конечно, может удержать его как внешний фактор, но его моральная защита от собственной слабости – это чувство чести. Первейший долг офицера пробуждать в солдатах это чувство, поддерживать его и воодушевлять личным примером, и для того, чтобы он мог это сделать, офицер должен сам быть человеком чести. Поэтому офицеры всегда придавали такое большое значение вопросам чести, зачастую жертвуя ради этого всем остальным. Но, называя офицерскую профессию «профессией чести» (как это часто делалось в Пруссии), мы используем выражение, которое считалось, даже в XIX веке, оскорбительным высокомерием, поскольку предполагало, что все остальные занятия и профессии бесчестны. Это выражение, как и всю построенную на нем терминологию, следует воспринимать как преувеличенную констатацию того факта, что офицерство, как профессия, придает особое значение специфическому чувству чести, выработанному применительно к особому явлению, именуемому войной. Это чувство заставляет человека постоянно помнить о своих сослуживцах, смещает идеальный центр притяжения от личности к ее окружению, от личной жизни к окружающему миру. В подобной перестройке личности заключается суть солдатского юмора.

Эта абсолютизация военной жизни и воинской чести впервые появилась на германской почве в форме идеалов рыцарства, олицетворявшего героическую концепцию жизни и ее ценности. Этическим идеалом рыцарства служит битва, в отличие от христианской доктрины, где главное место отводится любви, а убийство строго осуждается. Бесчестье для рыцаря было хуже греха, верность рыцарской чести он ценил выше дружеской привязанности, и целью его подвигов была не божественная милость, а героизм, оцененный светским обществом. Другими словами, его этика в значительно большей степени основывалась на язычестве, чем на христианстве. Но мы не должны забывать, что принятое в Западной Европе того времени представление о вселенной основывалось на идее Блаженного Августина «О граде Божьем», и этот идеал наложил отпечаток на средневековую империю, равно как на крестоносцев или на практику паломничества в Рим. Влияние этого идеала было так велико, что даже рыцарству нашлось место под его знаменами. Оно стало мощной светской силой, используемой церковью, его этика героизма была поставлена на службу борьбы за христианскую доктрину. Зигфрид стал святым Георгием. Этот союз христианской веры и языческого героизма типичная – но также и иррациональная – черта европейского военного сословия, и это основная составляющая того глубокого влияния, которое рыцарству суждено было оказать на все последующее развитие западной цивилизации.

Основные элементы, на которых основывались воинская жизнь, с одной стороны, и воинская честь – с другой, были весьма разнородными, – этот факт нам необходимо помнить, если мы хотим понять исторический и социологический смысл борьбы между ними, которая продолжается, хотя и в скрытой форме, до сегодняшнего дня. Классический пример тому – офицерский корпус старой германской армии, и это связано с тем, что офицерство (по крайней мере, прусское) произошло от рыцарства – сообщества, в котором впервые сформировался синтез этих двух составляющих и в котором эта форма была развита сильнее, чем где-либо еще. Историческое развитие дуэли [18] и ее порождения – трибунала чести ясно свидетельствует о раздвоении идеалов, часто приводившем к тому, что обе стороны оказывались в состоянии конфликта не только друг с другом, но и сами с собой. Эта была очень серьезная проблема для офицерского корпуса, и ее развитие с начала XIX века до Первой мировой войны привело к тому, что элементы обращенной «наружу» классовой чести были постепенно вытеснены – не без драматических возвратов к прошлому – элементами обращенной «вовнутрь» личной чести.

Сама по себе дуэль – это война в миниатюре. Но не только внешние факторы создают естественную связь между дуэлями и офицерской профессией. Есть и внутренние факторы, и это гораздо важнее. Когда офицер, будь он виновен или нет, получает вызов или чувствует, что его честь настолько оскорблена, что никакая возможная в рамках закона компенсация не может быть достаточной, его противник как бы ставит перед ним вопрос: «Хватит ли у тебя физической смелости рискнуть жизнью ради чести?» В этот момент возникает вопрос: «Что такое честь и чего требует от меня моя честь?» Эта трудная проблема касается жизни человека и существования его семьи. Отношение к ней социальной группы, как таковой, или отдельной личности в значительной степени зависело от того, на какой стадии развития находилось в тот момент понятие чести.

Самая частая психологическая причина дуэли – жажда мести и стремление к самоутверждению, являющиеся одними из самых основополагающих человеческих инстинктов. Историю может заботить только вопрос о том, какого выхода искал себе этот основной инстинкт, а нас интересует лишь его современная форма: дуэль чести. Как показали исследования, эта форма появилась относительно недавно. По примеру Испании и Франции в Германию она проникла с XVI века, а потом, когда в ходе Тридцатилетней войны в Европе произошло смешение народов и культур, приведшее к брожению умов и распалившее страсти, практика дуэлей получила широкое распространение во всех классах общества. Но еще в 1617 году император Маттиас издал указ против «совершенно устаревшей, беззаконно узурпированной справедливости и самосуда» и, чтобы предотвратить дуэли, постановил, что в случаях нанесения оскорблений власти должны немедленно созывать судей и улаживать вопрос или рассматривать его в кратчайшие сроки, чтобы уязвленная сторона как можно скорее получила сатисфакцию.

Разумеется, эти дела чести были разновидностью кровной мести и таили в себе угрозу для имперского и общественного согласия. Имперская конституция того времени требовала, чтобы князья всячески боролись с этим явлением, поэтому начиная с XVII века во всех немецких землях существовало антидуэльное законодательство, где было прописано, что дуэли противоречат законам божеским и человеческим, а также здравому смыслу. С точки зрения законодателя, дуэлянт брал закон в свои руки, и это было несовместимо с концентрацией государственной власти и юрисдикции в руках абсолютного монарха или законного правительства. Однако во времена Бисмарка все эти моменты, включая конституционный, в значительной степени перешли от правительства к парламенту. Поэтому, чтобы судить о том, какое влияние оказывали дуэли на жизнь общества, необходимо более внимательно рассмотреть дуэльный кодекс в новой империи. В частности, мы должны обратить внимание на отношение офицерского корпуса к попытке государственной власти повлиять на его корпоративное представление об этом предмете.