Мы с экипажем Виктора Афонина 29 декабря взлетали довольно легко, но поскольку снег еще не промерз до ледника, успели нахватать его на лыжи много. Когда мы оказались в воздухе, снег быстро смерзся, что не позволило полностью убрать шасси. Несколько раз попробовали выпускать и убирать их, но они никак не хотели вставать на замки. Естественно, в такой ситуации мы не могли быстро набрать высоту и уйти южнее, где планировали пробить облачность. Двигатели работали на большой мощности и расходовали топлива намного больше расчетного. Пришлось идти над морем на малой высоте, под сырыми облаками, при ограниченной видимости. Меня тревожило то, что по пути надо было проходить небольшой куполообразный островок Белый, который и в ясную-то погоду не всегда различишь. Обошлось. Наконец, наши упражнения увенчались частичным успехом — основные стойки шасси встали на замки, но передняя стойка оставалась не убранной. Открыли лючок в пилотской кабине и увидели, что на место лечь ей мешает большой кусок смерзшегося снега. Надо было его как-то сбить. Разобрали часть пола и металлическими шестами, выдранными из ветровых щитов, начали сбивать лед. Морозный ветер ворвался в пилотскую и грузовую кабины. Пассажиры, среди которых находились инженеры из киевского ОКБ О. К. Антонова и ГосНИИ ГА, надо полагать, чувствовали себя не очень комфортно, ведь не в каждом же полете самолет разбирают в воздухе. Наконец, с этой проблемой покончили, закрыли полы, и машина, облегченно вздохнув, пошла в набор высоты. Пробили облачность. Слева тянулась необозримая холмистая равнина облаков, а справа — слегка подсвеченный низким солнцем купол Антарктиды. И снова по сердцу неприятно резануло безлюдье. Никого нигде нет... Прилетели. Володя Шаров, инженер по ГСМ, даже не передохнув после долгого перелета, взялся за анализ топлива. Чуда не случилось — оно оказалось совершенно непригодным для использования. Оставалась последняя надежда на топливозаправщик, в который мы заливали доверху топливо, уходя из Антарктиды. И вот теперь он пригодился. С замиранием сердца я смотрел на манипуляции Шарова и чуть не бросился его обнимать, когда он сказал:

— Нормально. На этой горючке можно слетать, но хватит ее всего на один раз.

— Слушай! Как же так? — я вдруг вспомнил, что в топливозаправщик мы залили бензин из тех же емкостей, в которых он оказался теперь негодным. Топливо в «Мирном» — все из одного танкера...

— Не знаю, — Володя пожал плечами, — оно находится здесь уже второй год, возможно, за зиму испортилось.

— Но почему в топливозаправщике осталось нетронутым?

— Не знаю. Солнечная радиация высокая, металл другой... Не знаю. В «Молодежке» ведь тоже с ним ничего не случилось, а заливали из этого же танкера.

Мы так и не нашли ответ на мой вопрос, хотя Шаров сделал десятки анализов, пытаясь разгадать эту загадку.

— Антарктида... — в конце концов развел он руками.

Я дал телеграмму руководству 24-й САЭ, командиру отряда, что авиационные работы в «Мирном» — под угрозой срыва. Никто ничего вразумительного нам не ответил, и стало ясно, что надо самим искать выход. Долго ломали головы, наконец, решили брать на анализы топливо с разных горизонтов — с полметра, с метра, с двух... Не годится. В это время в «Молодежную» подошло судно с горючим в бочкотаре для геологических работ. Брали его всегда с небольшим запасом, и мы попросили хоть часть бочек забросить к нам, в «Мирный». Но это все равно была бы лишь капля в море — на несколько рейсов на «Восток», а нам их надо сделать 60 — 65. К тому же, когда еще это судно с бочками придет, а время летит, январь на носу.

Решили смешивать хорошее топливо с некондиционным, взятым с разных глубин цистерны. Запросили Москву, можно ли летать на смеси, которую сделали. Из ГосНИИ ГА получили категорическое: «Нет».

Но Шаров не бросил эту затею. Несколько дней он бился в поисках нужного результата, сделал сотни проб и, наконец, получил смесь, на которой можно было работать на Ил-14.

Загадка гибели Заварзина

Заварзин к Новому году закончил облет радиосредств в «Молодежной» и теперь рвался в «Мирный». Я категорически возражал против его перелета — погода ухудшилась, да и работы здесь пока не было, не на чем летать...

Но в «Молодежной» начальника экспедиции Евгения Сергеевича Короткевича вовсю стала одолевать группа журналистов, которые прибыли в Антарктиду, чтобы своими глазами посмотреть, как мы тут живем и работаем. Сезон короткий, им хотелось побывать в разных районах, такие командировки выпадают на долю журналистов нечасто — вот они и спешили в «Мирный». Однако коль ситуация сложилась неординарная, может, и не стоило бы им настаивать на вылете. Я даже дал телеграмму, что возражаю против него. Конечно, второй самолет здесь был бы нужен для подстраховки того, кто начнет летать на «Восток», но пока оставались нерешенными проблемы с топливом, Заварзина можно было перенацелить на работу на «Дружной» — там он смог бы помочь ребятам.

И все-таки Володя решил лететь ко мне. Второго января они заправили свой Ил-14 топливом «под самые пробки», взяли на борт девять пассажиров, в том числе и Евгения Сергеевича Короткевича, и пошли на взлет. Хотя и верхний аэродром лежит недалеко, всего в семи километрах от станции, провожать их приехали на маленьком вездеходике только руководитель полетов Юрий Васильевич Шахов и водитель.

— Представляешь, ничто не предвещало беды, — позже рассказывал мне Шахов. — Перебросились с ними парой шуток, попрощались. Погода серенькая стоит, температура на пределе, и полоса «держит» машину на лыжах, как на присосках. Они долго и тяжело бежали, тем более что ВПП идет в горку. Оторвались, и вдруг вижу — Ил-14 слишком круто вверх полез, встал ребром на крыло и рухнул...

Как только я получил радиограмму, что в «Молодежной» произошла катастрофа Ил-14 и есть жертвы, тут же приказал готовить нашу машину к перелету туда. Сердце словно кто-то сжал тисками и не отпускал. В голове билась одна мысль: «Это первая наша авиакатастрофа в Антарктиде. Двадцать три экспедиции нормально отработали, а теперь погибли ребята. Что же произошло?!»

Взлетели в час ночи по московскому времени. По трассе стояла отличная солнечная погода. Подошли утром к «Молодежной» — яснотища, Антарктида сверкает. «Если бы Володя вылетал сегодня, подумал я, — все у них было бы замечательно». Я уже знал: как только небо очищается, с ледового купола сразу начинает дуть холодный стоковый ветер, снег подмораживает, и ВПП звенит.

Когда подошли к станции поближе, увидели открытые куски моря, а над нижней ВПП — туман. На верхнюю, где лежал разбитый Ил-14, я садиться не стал. Никакой тревоги погода у меня не вызвала, я решил, что туман радиационный, поскольку ярко светит солнце, и продержится он недолго, а через час-полтора спокойно сядем. Тем более, что циклон ушел и больше нам ничего не грозит. К тому же пришли мы без груза, запас топлива оставался большой, а тут с судна, которое закончило работу в районе «Молодежной», попросили нас сделать ледовую разведку и вывести их к чистой воде. На это ушло часа полтора, но когда мы вернулись, туман не только не ушел, он начал прикрывать и верхнюю ВПП, с которой вчера взлетал Заварзин. Я сделал круг в надежде, что удастся нырнуть в какой-нибудь разрыв серой мглы, но не тут-то было. Как по злому волшебству, на аэродром стала натекать облачность, и мы оказались в «слоеном пироге» — над нами тучи, под нами туман, куда садиться, неясно.