— А-а, это ты, Жак! — сказал он. — Пожаловал, наконец! Я сразу узнал тебя, хоть мы и не видались целых четыре года, ты нисколько не изменился, у тебя все та же мерзкая образина, бездельник. Присаживайся, и выпьем по глоточку.

— Да, я опять пришел; но ты-то откуда взялся? Я думал, ты стал судьей, Умэн!

— А я думал, что ты теперь испанский офицер, Жак!

— Да, правда, я и был офицером, а затем пленником; но довольно ловко выпутался из беды и вернулся к прежним занятиям, к свободной профессии, к доброй старой контрабанде.

— Viva, viva, jaleo,[39] — воскликнул Умэн. — Ведь храбрецы вроде нас — мастера на все руки. Но как же… ты, значит, проходил по другой дороге? Я ни разу не встречал тебя с тех пор, как вновь занялся своим ремеслом.

— Да, да, я проходил там, где тебе никогда не пройти, поверь мне! — сказал Жак.

— А какой товар ты переправляешь?

— Невиданный; мои мулы подоспеют завтра.

— Шелковые пояса, сигареты или шерсть?

— Ты узнаешь это в свое время, amigo, — дай-ка мне мехи, пить хочется.

— На пей, это настоящее валдепенья! Мы, браконьеры, счастливые люди. Эх, jaleo, jaleo. Пей же, друзья скоро придут.

— Какие друзья? — спросил Жак, выпуская бурдюк.

— Не беспокойся, пей себе; я все тебе расскажу, а потом мы споем андалузскую тирану.

Гость поднял бурдюк и сделал вид, будто преспокойно пьет вино.

— Кто эта длинная чертовка, там, при входе? — спросил он. — Она чуть жива.

— Нет, нет, только помешана; пей же, я все тебе расскажу.

Умэн вынул из-за красного пояса длинный кинжал, зазубренный с обеих сторон на манер пилы,' и принялся мешать им затухающие угли.

— Да будет тебе известно прежде всего, — сказал он серьезно, — что там (он показал в сторону Франции) старый волк Ришелье всех их скрутил,

— Неужели?! — спросил Жак.

— Вот именно, его прозвали даже королем короля. Слыхал? И все же там есть один милый по имени Сен-Мар, который почти так же силен, как Ришелье. У него теперь под началом вся перпиньянская армия, а прибыл он туда всего месяц назад; но старик хитрая бестия! Он по-прежнему отсиживается в Набонне. Король же ведет себя то так, то этак (говоря это, Умэн повернул руку ладонью вверх, потом ладонью вниз); он, как говорится, ни рыба ни мясо. А в ожидании, когда король на что-нибудь решится, я стою за кардинала, потому что всегда исполнял поручения его высокопреосвященства, начиная с самого первого, которое он дал мне года три тому назад. Послушай, как это было. Видишь ли, для одного небольшого дельца ему потребовались люди умные и предприимчивые; вот он и вытребовал меня и назначил судьей тайных дел.

— Да ну? Я слыхал, что это превосходное место.

— Да, недурное дело, вроде нашего, но продаешь веревку вместо шерсти; это менее почтенно, потому что чаще приходится убивать, зато надежнее: у каждой вещи — своя цена.

— Что правда, то правда, — подтвердил Жак.

— Словом, я облачился в красную мантию; и тут мне пришлось напялить пропитанную серой рубаху на луденского красавца священника, который был в женском монастыре, как волк в овчарне; недаром ему так нагорело, что он и вовсе сгорел.

— Потеха! — воскликнул Жак, смеясь.

— Пей себе! — продолжал Умэн. — Можешь мне поверить, Жак, я видел его после… он превратился в маленький комочек, черный, как головешка на кончике моего кинжала. Такова жизнь человеческая! Вот что с нами станется, когда мы попадем к черту в лапы.

— Тише, не надо этим шутить, — сказал Жак серьезно. — Видишь ли, я верю в бога.

— Не спорю, все может быть, — продолжал Умэн тем же тоном, — как-никак, а Ришелье — кардинал! Но не об этом сейчас речь. Нужно тебе сказать, что мне довелось быть судьей-докладчиком на этом процессе, а за это я кое-что положил в кубышку.

— Ты все шутишь, мошенник!

— Да, по привычке! Итак, я заработал пятьсот пиастров, ибо Арман Дюплесси хорошо платит своим подручным. Тут ничего не скажешь, разве только, что деньги не его; но мы все так поступаем. Признаюсь тебе, что мне захотелось вложить эти деньги в нашу прежнюю торговлю, и я вернулся сюда. К счастью, дела идут хорошо: нам угрожает смертная казнь, и товары дорожают.

— Что это? — воскликнул Жак. — Молния зимой?!

— Да, теперь время гроз; две грозы уже были. Мы находимся в облаке, слышишь раскаты? Но это пустяки, пей себе! Сейчас около часа, мы с тобой скоротаем ночь за этим бурдюком. Итак, я тебе говорил, что познакомился с председателем суда, верзилой по имени Лобардемон. Ты его знаешь?

— Да, да, немного, — ответил Жак. — Он скупердяй, каких мало, но это неважно продолжай.

— Так вот, у нас с ним не было секретов друг от друга, я открыл ему свои намерения и попросил при случае вспомнить обо мне, ведь мы оба были судьями. Жаловаться мне не приходится: он не забыл меня.

— Вот как! — воскликнул Жак. — И что же он сделал?

— Прежде всего, два года тому назад он привез сюда на крупе коня свою родную племянницу, видел ее при входе.

— Племянницу?! — переспросил Жак, вставая. — И ты обращаешься с ней, как с рабыней? Demonio![40]