Приблизившись к таю по имени Имаморокоси из дома Итимондзия, видимо, направлявшейся в агэя, он спросил: «Где госпожа по имени Ханакава?» Таю отвернула лицо в сторону провожатой и молвила только: «Я не знаю». Провожатая ткнула пальцем туда, где висела зеленая занавеска: [37] «Спроси там, где это», — а шедший сзади прислужник, несший сундук с нарядами, злобно скосился: «Попробуй увязаться за этой женщиной, я тебе покажу!» — «Если бы я хотел идти следом, я не задавал бы вам этих вопросов», — возразил тот, немного отстал и принялся расспрашивать тех, кто ему попадался на дороге. Оказалось, что Ханакава — гетера последнего разряда за два моммэ, но в последнее время плохо себя чувствует и никого не принимает. Так он и не доставил письма. На обратном пути вдруг взыграло в нем легкомыслие. «Ведь это не мои деньги! На эту монету погуляю сегодня разок, чтоб на всю жизнь запомнилось, чтоб было о чем рассказывать в старости», — решил он, но в агэя и не помыслил пойти, отправился в чайный домик Фудзия Хикогэ, поднялся на второй этаж и среди дня вызвал девицу за девять моммэ, развеселился от непривычного сакэ и скоро втянулся в такую жизнь. Обменивался с женщинами любовными письмами, все больше входил во вкус, всех таю перебрал, даже в моду вошел! Забавлялся остроумием четырех знаменитых в столице тайкомоти — Гансай, Кагура, Омии, Рансю. [38] В конце концов стал настоящей знаменитостью в деле разгула, и те мужчины, кто впервые вступал на путь любви, подражали ему. Получил прозвище Коикадзэ (Любовный Ветерок) из Огия, деньги по ветру пускал. Вот поди узнай человека! Через четыре-пять лет от двух тысяч кан ни пыли, ни пепла не осталось, все истлело. Только и было у него теперь, что старый веер — вывеска лавки. С тех пор жил, перебиваясь со дня на день, распевал сам о себе словами лирической драмы: «То расцветет, то упадет…»

«Вот что значит — дурно нажитые деньги», — говаривал своим детям некий Камадая, твердый духом.

Какое же это семя посеяли в своей предыдущей жизни даймё? [39] Как поглядишь на их привольную жизнь, — ну, не иначе как живой Будда перед глазами. Не зря говорится: если взять доход даймё в миллион двести тысяч коку и ежегодно вычитать по пятьсот коку с самого года блаженного упокоения Шакья Нёрай до нынешнего дня, и то все же лишку останется. [40] Да, до чего широк этот мир — уразумеешь со всей ясностью, когда узришь расстояние между великим человеком и малым. Недавно в Идзумо появился один богач, по имени Караканэя. Намереваясь накопить еще больше, он построил большой корабль и назвал его «Дзиндзумару» — «Волшебное судно»: нагрузи на него три тысячи семьсот коку, и то еще осадка не глубока будет. Ходил куда хотел по северному морю, наконец пришел в Нанива и начал торговать рисом. Со временем заведение его стало процветать, а все оттого, что дело велось с умом и рассчетом.

Рисовый город — Китахама [41] — первейший порт Японии, каждый час здесь заключаются заочные биржевые сделки на пятьдесят тысяч кан. Этот рис горами громоздится в складах. Купцы принимают во внимание и вчерашнюю бурю, и завтрашний дождь, размышляют, откуда облака подымаются, ночью делают все расчеты, и вот уже есть и продавцы и покупатели. Спорят за каждые несколько фун, собираются большой толпой, все уж знают друг друга в лицо, торгуют по тысяче, по десятку тысяч коку риса и, как ударят по рукам, нисколько от своего слова не отступают. Бывает ведь и так: берут деньги, на векселе гарантийную печать ставят, подтверждают, что вернут точно, в любой час, по первому требованию, но на деле все тянут и тянут, вот и начинаются раздоры. А тут не изменят и вскользь брошенному слову, пусть даже одни облака были ему свидетелями, точно в срок, невзирая, прибыль это принесет или убыток, продают и покупают, как было договорено. Широкая душа у того купца, что из первейших в Японии, такие и торгуют широко.

Как обведешь взглядом город от моста Нанива к западу — сто равных видов! Тысячи строений тянутся рядами черепичных крыш, белая глина стен так ярка, что отнимает блеск у снега на рассвете. Соломенные кули с рисом громоздятся пирамидами высотой с криптомерии, как погрузят их на лошадь — будто горы задвигались, на больших дорогах грохот такой, словно взрываются мины, мелкие суда и баржи без счета качаются на волнах реки, как ивовые листья осенью. Щупы так часто сталкиваются остриями, будто это бамбуковый лес, где залег молодой тигр. [42] Тучей разворачиваются большие счетные книги, счеты трещат градом, звон весов заглушает вечерний колокол, сквозняк раздувает занавеси контор. Купцов много, но самые давние и богатые дома держат Ока Хидзэнъя из Наханосима, Кия Фукэя, Хогоя, Сиоя, Оцукая, Куваная, Коноикэя, Камия, Бидзэнъя, Увасимая, Цукакутия, Ёдоя. Некоторые сейчас уже прекратили дело, а живут по-прежнему широко. Многие некогда занимались в этих местах торговлей вразнос, но вдруг привалила удача, и вот уже такого величают барином, на голове у него — круглая шапочка, как у дельцов, что отошли от дел, в руке посох с рукояткой в виде молотка, сзади идет слуга, неся сандалии на смену. А все они крестьянские сыновья из окрестных деревень провинций Ямато, Кавати, Сэтцу, Идзуми. Там ведь принято так: старшего сына дома оставляют, младших посылают в ученики; пока еще под носом не просохло да деревенская вонь не выветрилась, служи на посылках — бегай за соевым сыром, мандаринами, а как сносит ученик по нескольку смен платья да подрастет, уже сам себе герб по вкусу выбирает, старается причесываться по моде. Научается держать себя как люди, хозяева берут его с собой в театр Но, [43] на прогулки в лодке, учат писать цифры на песке — «как на бегущей воде…». [44] Ученик одной рукой ребенка качает, другой учится на счетах откладывать, скоро ему волосы на лбу у висков подбривают, [45] вручают мешок и посылают собирать деньги за проданное в рассрочку. Дальше — больше, он уж и в приказчики выходит, присматривается да у других перенимает, открывает собственную торговлишку — о прибыли умалчивает, убыток на родителей списывает, а как на ноги становиться надо, так подведет и родителей и поручителя. Потраченные деньги не вернешь, дело улаживают, чтоб не было шума, но этот приказчик уже никогда не подымется выше бродячего торговца. И сколько таких — не исчислить. Однако иные все же делаются богачами — были бы способности.

По большей части в Осака люди с хорошим состоянием не принадлежат к старинным родам, большинство вышло из Китидзо да Санскэ. [46] Привалило неожиданно богатство, вот и наступает их час: сами обучаются искусству слагать стихи, игре в мяч, стрельбе из лука, игре на флейте и барабанчике, составлению ароматов, чайной церемонии, с приличными людьми знакомства водят, забывают деревенские словечки. Конечно, все еще зависит от того, чему человека выучили. Не бывает разве, что потомок кугэ делает искусственные цветы на продажу? А значит, в службе первое дело, чтобы хозяин попался хороший. И не обязательно, чтобы он был богат. В Китахама, возле улицы Касёмати, жил столяр, у него тоже были два мальца-ученика. Он изготовлял для таких известных меняльных заведений, как «Атарасия» или «Тэннодзия», денежные ящики на десять канов, ничем не занимался более, уж все их размеры наизусть знал, а вот деньги из этих ящиков в руки не попадали. Ученики выросли, свои мастерские завели и стали делать то, чему научил хозяин, — крышки к кастрюлям да ящики для огнива и трута, ничего другого не умели. А жаль! Ведь попади они в большое дело, могли бы стать состоятельными людьми.

На свете всяких занятий что семян на траве, из которой веники плетут. Вот о вениках. Жила в этом порту старуха, кормилась тем, что сметала рис, рассыпавшийся при разгрузке товаров, приплывших по воде с запада. Лицом она была дурна, и как осталась вдовой в двадцать три года, так и не нашлось человека, который бы взял ее за себя. Утехой в старости был ей единственный сын. Так текли ее горькие годы. И вот однажды во всех провинциях увеличили оброк, в гавань привезли очень много риса; днем и ночью выгружали мешки, а все никак не могли закончить работу, уж не хватало складов, товар хранить стало негде. Пока таскали мешки с места на место, много риса просыпалось, старуха принялась сметать его вместе с пылью и мусором, и хоть вдвоем с сыном ели они этот рис и утром и вечером, а все же скопилось в доме один то и пять сё риса. Тут ее обуяла жадность, она принялась экономить и за год накопила семь коку пять то. Потихоньку продала, а на следующий год опять накопила, так за двадцать с лишком лет втихомолку собрала двенадцать канов и пятьсот моммэ денег. Сыну своему тоже с десяти лет бить баклуши не позволяла, отправляла его подбирать брошенные крышки с соломенных кулей, плести веревочки для медной монеты и продавать в меняльные лавки и оптовые заведения. Никому и в голову не приходило, сколько он зарабатывает. Понемногу он сам начал копить, потом стал давать верным людям большие займы за проценты по дням, а мелкие суммы на более долгие сроки. Потом собрался с духом и открыл на углу моста Имабаси меняльную лавку. Столько мужиков приходило, что и передохнуть было некогда. С рассвета до сумерек за небольшой процент он менял тёкины на мелкие деньги, кобаны на мамэита, [47] без устали вешал серебро на весах. Деньги стекались к нему ежедневно, и не прошло десяти лет, как он оказался среди первых в гильдии. Все у него в долговой книге, а он никому не должен. Приказчики из других меняльных лавок перед ним в поклоне сгибаются, справляются о здоровье, вот как! Дошло до того, что если он на бирже покупать начнет, то и цены тут же подымаются, а продает — так сразу падают. Понятное дело, каждый перед ним лебезит, кланяется, все к нему: «Барин, барин!» Были иные — начнут расспрашивать о его предках и давай пыжиться: «Как! Неужто нам жить по его указке? Это недостойно!» А крайняя нужда случится, помечутся туда-сюда и сами к нему обращаются: «Разрешите обеспокоить вас просьбой». Вот какова сила денег! Со временем он стал вершить торговые дела крупных даймё, уж во все дома был вхож, и о старом никто не поминал. Взял жену из благородной семьи, множество домов и складов понастроил, а метла, веник да веер, что принадлежали его матери, по-прежнему хранятся в северо-западном углу его дома, как самое драгоценное из сокровищ, хоть и примета есть, что они нищету приносят. Да, обойди все страны, а первым делом посмотри Китахама в Осака. Вот уж где, говорят, серебро рекой льется.

Остерегайтесь! Что в стране воры, что в доме крысы, то для вдовы муж-приймак. С этим нечего спешить! Нынешним сватам доверять нельзя. Если приданое, скажем, составляет пятьдесят кан, они пять кан потребуют в свою пользу. Бывало, заплатят им родители десятую часть, отдадут дочь в дом, где невесту искали, а у самих душа не на месте: как-то там все ладится? Ведь такую сделку раз в жизни совершают, потом убыток не вернешь. Осмотрительность, главное — осмотрительность!

Обычаи в мире таковы, что, если у человека есть состояние, он стремится выставить его напоказ. Все сейчас тянутся к роскоши не по средствам. Нехорошо это! У кого сын в возрасте, когда пора невесту подыскивать, тот принимается переделывать и так вполне приличный дом, пристраивает покои, обновляет обстановку, нанимает еще слуг и служанок, чтоб видели, до чего он богат, а сам все на приданое невесты надеется, что тут же пустит его в оборот. Такие помыслы постыдны! Чтобы в свете молва пошла, встречают и провожают гостей в паланкинах, друг перед другом кичатся богатыми родичами, без счету тратят впустую, а вскоре и прохудившуюся крышу зачинить нечем, и в деле крах.