Шрифт:
— Это как же без революции?
— Договориться мало… Немножка… Другой день еще немножка… Все лютче и лютче…
— Ах, вот как! Договориться с буржуазией? Договориться с помещиками? Постыдить их немножко, и все в жизни переменится. Так? А городовые? А жандармы? А генералы? С ними как? Вдруг они волостного писаря не побоятся и начнут стрелять, а?
На нешироком светлом лбу Энгберга кожа сдвинулась в тяжелые складки, и он напряженно шевелил пальцами рук, стараясь вникнуть в малознакомые русские слова.
— Не знаете? Ну, а если вам с вашим умником писарем войти в клетку льва да постыдить его? Или тигра? На выбор.
— Тигра есть зверь.
— И наш классовый враг тоже безжалостен, как хищник. А то, что вы нам здесь рассказали, дорогой мой Оскар Александрович, старая песня. — Владимир Ильич положил руку на плечо Энгберга и заглянул в глаза. — Очень старая. Петая-перепетая. И никому, кроме наших противников, теперь не нужная.
— Есть ещэ една россыйска пословица, — снова вступил в разговор Проминский. — Не давай пальца в уста…
— Верно! — подхватил Ульянов. — Не клади писарю пальца в рот — откусит. С ним надо ухо держать востро. Но мы еще успеем поговорить обо всем. Вы хотели учиться русскому языку. Вот вам учительница. Ты согласна, Надя?
— Да я хоть завтра же!
— Отлично! Ну, а где язык, там и политика! У Надежды Константиновны это получается.
— Володя!
— Я говорю правду. За Невской заставой рабочие хвалили тебя за это, называли своей. Я сам слышал.
После ужина Проминские, поблагодарив за подарки, пригласили всех к себе в гости. Энгберг, увидев корзину с ювелирным инструментом, обрадовался, как ребенок. А потом стал извиняться за давнюю неосмотрительную просьбу: этакую тяжесть пришлось женщинам везти из Питера! Тут же — два пуда! И чем он сможет отплатить за любезность?
— А с близкими людьми счетов не ведут, — ответила Надежда.
Расставались за воротами. Проминский сразу запалил свою трубку. Владимир Ильич, пожимая руки друзьям, сказал:
— Теперь нас четверо! — И, задержав взгляд на лице Энгберга, подчеркнул: — Я надеюсь — четверо единомышленников! Без писаря!
Оскар поставил на землю свою корзину и обеими руками сжал пальцы питерского «Старика».
4
У взбалмошной Дженни хватило бы азарта на десятерых собак. Она кидалась за каждой курицей. Пришлось ее вести возле ноги. Но собачка, не слушаясь ни команд, ни окриков, рвалась вперед, дергала поводок и мешала разговору.
В лесу, свернув с дороги, Владимир отстегнул поводок, и Дженни, широко кидая неуклюжие, длинные лапы, побежала на опушку, где возвышалась одинокая сопочка.
— Вот здесь я, — заговорил Владимир, — впервые встретился с Сосипатычем.
— Я так и думала, что мы идем на Журавлиную горку. Ты писал…
— И верил: поднимемся вместе! Во сне тебя видел здесь.
Владимир схватил Надю за руку, и они, увязая по щиколотки в сыпучем песке, побежали к вершине сопки. Друг друга подзадоривали беззаботным смехом.
Перед самой вершиной она, стройная и легкая на ногу, вырвалась на полшага вперед и так порывисто повернулась, что длинная пушистая коса хлестнула Владимира по плечу. Он, звонко смеясь, подхватил ее под руку, и последние шаги они сделали одновременно.
— Вместе! — воскликнула Надежда, глядя ему в глаза.
— А смотреть, Надюша, лучше в эту сторону.
Снежные шпили, окутанные дымкой, казались фиолетовыми, манили к себе.
— Вот туда бы подняться. — Надя сжала его руку. — Выше орлиного полета!
— Ночевать на берегу горной речки.
— И пить хрустальную воду.
— Боюсь, полиция не позволит нам такого удовольствия. Сочтет, что мы замыслили побег.
Надя окинула глазами болото, расстилавшееся от подножия сопки далеко в сторону Енисея.
— А где журавли? Мне хотелось посмотреть их весеннее… Как это называется?
— Токование. Но это бывает на рассвете.
— А вон, смотри-смотри, — лебеди! Видишь?
— Да. Парочка. Остались на гнездовье.
— Правда? Посмотреть бы птенцов. Наверно, белее снега.
— Сосипатыч говорит — серые. До второго года.
— Все равно — лебедята!
Тут Надя невольно отвлеклась от заманчивой картины.
— Ты, Володя, извини… — Оперлась на его плечо и одним каблуком постучала о другой. — Песок набился.
Он помог ей снять ботинок.
— И другой — тоже, — попросила она.
Но мелкие песчинки цепко пристали к чулкам. Пришлось, чтобы обтереть ноги, спуститься к маленькой полянке, покрытой молодой травой.
Тем временем Дженни вспугнула какую-то пичугу и бросилась вдогонку. Трепыхались ее рыжие уши, качался распушившийся хвост-»перо», краса всех сеттеров. Владимиру едва удалось остановить ее и подозвать к себе.