– Тьфу! – прекратили ее монолог женщины, вконец запутавшиеся.

Мужчины эту тему обсуждали меньше, но тоже обдумывали. Все мы люди, у всех за душой грехи есть, и все мы мнительно подозреваем, что некоторые наши поступки, забытые, давние, кому-то известны, кто-то бережет их против нас. Да и явные дела, о которых все знают и помнят, тоже вдруг всплывают в большом количестве, стоит только представить, что они записаны на бумаге.

А бумага вещь особенная, и дело не в поговорке про написанное слово, которое не вырубишь топором, а просто... неприятно, понимаете? Вот ты живешь, и все твое – твое. Ну, поболтают, может, обычное дело. И вдруг твое имя написано не в паспорте или другом документе, что хранится в комоде, а где-то в другом месте, отдельно от тебя, далеко, самовольно, написано чужим человеком... Неприятно, нехорошо... И не просто ведь имя написано, а и еще что-то. Например: «Анна Антоновна Сущева провела вечер с Валентином Георгиевичем Кублаковым за распитием спиртных напитков, после чего данный Кублаков интимно хватал Анну Антоновну, а она вместо препятствий смеялась и проводила его под утро, из чего следуют прямые выводы».

Так размышляла Нюра Сущева по поводу писаний Дуганова. И очень сердилась. Ей представлялось, что он так и напишет. По форме – правильно. По содержанию – вранье. Ну, был у нее Кублаков, ну, выпили. Ну, лапнул пару раз даже не за грудь, а за плечо. Ну, в самом деле, ушел под утро. Но ничего же не было! Не было ничего же остального! То есть не остального, а того самого, что имеется в виду! Вот оно, коварство письменной речи!

А придет Анатолий, попадется ему в руки тетрадь – он объяснений слушать не станет! Был мужчина в доме? Был! Вот тебе и весь состав преступления.

Нет, надо какие-то меры принимать.

И Нюра, не откладывая, решила принять меры, а именно – сходить к Дуганову.

Огородами и лесом она прошла к его дому, на ходу размышляя, как поступить: убеждать его словами, деньгами или применить женский ресурс?

Решила попробовать по очереди.

Сказала, что шла мимо и вот как-то вспомнила... Спросила: не скучно ли Валерию Сергеевичу жить одному?

Дуганов ответил отрицательно.

– А мне вот бывает, – сказала Нюра. – Анатолий все работает, работает... Уехать, что ли, вместе в город? Как думаете?

– Где родился, там и пригодился, – осторожно ответил Дуганов. – Но и перемещаться человеку не запретишь.

– Это правда. Я вот все решаю. С Кублаковым советуюсь. Он в городе и учился, и жил, он понимает. Зайдет, ну, мы и советуемся. По-человечески. А некоторые знаете какие люди бывают, Валерий Сергеевич? Они не признают человеческих отношений. Они считают, что если мужчина и женщина, то обязательно разврат. Знаете, почему? Потому что эти люди, которые так считают, они сами развращенные. Нормальный человек так не думает. Вы ведь так не думаете?

– Все зависит от конкретных обстоятельств, – ответил Дуганов. – Но согласно традициям коренной русской жизни, замужним женщинам с женатыми мужчинами общаться наедине всегда было запрещено. И правильно, я считаю.

– Кто спорит, кто спорит! – вздохнула Нюра, понимая, что словами повернуть мнение Дуганова в положительную сторону не получилось.

– А я знаете что? – сказала она. – Я с Анатолием даже поговорить не успеваю на эту тему. В смысле: насчет переехать. И я решила письмо ему написать. Но у меня не получается. Все как-то длинно. Сижу, прямо чуть не плачу. Потом вспомнила: вы же замечательно пишете! Я девчонкой еще была, когда вы стенгазету оформляли! Напишите ему от меня, Валерий Сергеевич! Не даром, конечно!

И Нюра положила на стол деньги. Не пять рублей. И не десять. И даже не сто. Намного больше. Но прицепиться трудно: она же не взятку дает, она от чистого сердца.

Правда, Дуганов в чистоту сердца не поверил и кратко сказал:

– Убери!

– Нет, но я же...

– Убери, я по письмам не специалист. К Шаровой иди, к Инне Олеговне, она тебе даже в стихах напишет.

– Мне не в стихах, мне конкретно. И не до этого ей. Сами знаете, что ее муж вытворяет: с Кублаковой каждый день в район мотается, а там в гостиницу сразу, а там, в номере, уже эта... жакузи для них приготовлена, ну, они и...

– Я сплетнями не интересуюсь! – сухо сказал Ду– ганов.

– Это не сплетни, это правда! – возразила Нюра. – С другой стороны, в самом деле, что нам чужая жизнь? Надо свою прожить, чтобы других не обидеть и себя в первую очередь. Но мы ведь друга друга не замечаем даже! Живет человек один – и пусть живет! А может, у него такая душа, что ахнуть можно. И возраст роли не играет, особенно для мужчины. Правда?

Дуганов кашлянул.

– Нет, правда? Вы сами мужчина, скажите, играет роль или нет? – спросила Нюра и положила свою руку на руку Дуганова. Он вздрогнул, но руки не убрал и спросил:

– Что?

– Возраст.

– В каком смысле?

– Да во всех.

Дуганов опять кашлянул. И еще. Совсем закашлялся. Нюра тут же встала и принялась стучать ладошкой его по спине. От этого Дуганов закашлялся еще больше. И прохрипел:

– Что ж ты лупишь, мне хуже только!