– А обычно вы в город с прорабом ездили?

– Бывало. А чего ж нет, если он все равно постоянно туда мотается?

– Ну вот. Как же тут без сплетен! – посочувствовал Кравцов.

– Ой, а даже если что и было! – вдруг косвенно призналась Эльвира. – Может, я и относилась к нему... Что дальше? Убить я из-за этого должна?

– Упаси бог! – испугался Кравцов такого предположения. – Скорее жена убьет. Из-за ревности. Она ведь ревновала?

– Очень может быть, – гордо сказала Бочкина. – А что, я женшина интересная, разве нет?

– Очень интересная. Чрезвычайно интересная, – вздохнул Кравцов, как бы сожалея о чем-то.

Тут подъехал на своей старенькой «шестерке» Дьордяй.

– Садись, что ли! – сказал он Бочкиной.

– Слушайте, а подбросьте и меня! – попросил Кравцов. – Мне в город надо.

Похоже, Дьордяю просьба Кравцова пришлась не по душе. Он зыркнул на него недовольно, но тут же расплылся в улыбке:

– Конечно! Нет проблем!

Кравцов списал его недовольство на обычную неохоту водителей подвозить милиционеров. Во-первых, это всегда задаром, во-вторых – плохая примета.

А Бочкина вдруг ойкнула и осела.

– Мамочки...

– Что такое? – встревожился Кравцов.

– Вступило... Колика у меня... Почечная... Приступы бывают... Полежать надо. Я потом. Завтра или... Не горит, у меня запасы есть еще. Извините, пойду ляжу.

– Да давай свои мешки, я сам все возьму! – предложил Дьордяй.

– Нет. Спасибо! – и Эльвира, держась за бок, пошла к кухне.

Дьордяй вылез из машины.

– Ну тогда и мне незачем ехать сегодня. В другой раз подброшу вас, извините.

– Ничего, – сказал Кравцов, наблюдая за Бочкиной и размышляя, где же почки у этой милой, но болезненной женщины, если она держится не сзади, возле поясницы, а скорее чуть спереди, там, где печень? Успел он также заметить, что Воловой из окна строящегося дома, со второго этажа, тоже очень внимательно смотрит на Эльвиру. Выводы Кравцов оставил на потом и задал Дьордяю еще один вопрос:

– Как вы думаете, Элла Николаевна ревновала мужа к Бочкиной?

– Думаю, что да, – ответил Дьордяй.

– Да ни за что! – рассмеялась Элла Николаевна, когда Кравцов нанес ей визит и задал, извинившись, этот неделикатный вопрос. – Ее – к нему? Вы смеетесь, что ли?

– Я всего лишь спрашиваю, Элла Николаевна.

– Понимаете ли, гражданин милиционер...

– Да по имени можно. Павел, – представился Кравцов с тончайшим оттенком мужского интереса, предположив, что такой интерес может быть приятен зрелой, но хранящей свою красоту женщине.

И угадал: Элла Николаевна поощрительно улыбнулась.

– Понимаете, Павел... Есть женщины, к которым не ревнуют. Даже если допустить, что у них было что-то... мимолетное. И уж конечно, нелепо предположить, что я могу убить собственного мужа из-за ревности!

Она произнесла эти слова легко, будто близкий человек не лежит до сих пор в реанимации под вопросом жизни и смерти.

Кравцову очень не хотелось ставить ее в затруднительное положение, но обязывала профессия. Его навык оперативника подсказывал: женщина придумала, как себя вести, ее следует обескуражить, иначе она скажет только то, что сама захочет.

– У вас твердый характер! – сказал он, любуясь ею, но подразумевая, что любуется только характером. – Совсем пришли в себя. А сначала в обморок упали.

– А что вы думаете – увидеть такую картину!

– Да, да... Правда, упали очень аккуратно. На скамеечку. И очнулись от легкого прикосновения.

Элла Николаевна не смутилась:

– Я, видите ли, доктор, Павел, кандидат медицинских наук. И я даже в полубессознательном состоянии контролирую себя.

– А в сознательном еще больше. Вы правильно рассчитали, что изображать огромное горе – слишком ненатурально. Самое достоверное: женщина переживает, но крепится, даже пытается шутить. Наука психология так утверждает, – сказал Кравцов, совсем недавно не обнаруживший своего знания науки психологии. Видимо, у него свой расчет, перед кем обнаруживать, а перед кем нет. Элле Николаевне его образованность не понравилась:

– Ничего я не рассчитывала! Кстати, если вам хочется, господин участковый, играть роль следователя, делайте это в другом месте. Районный официальный следователь меня уже допрашивал. Засим – прощайте, Павел!