Но ни сама наложница, ни дети, рожденные от союза на основе конкубината, не пользовались никакими правами: женщина не имела защиты в лице мужа, а дети — как внебрачные — не могли предъявлять какие-либо притязания на наследство отца. После победы христианства в Римской империи положение конкубины и ее детей было еще более осложнено, дабы побудить людей, поддерживавших внебрачные связи, скорее превратить их в законное супружество. В 326 г. Константин вообще запретил мужчинам иметь помимо законной жены наложниц. Некоторые ученые интерпретируют этот закон таким образом, что с превращением конкубината в формальный брачный союз дети, рожденные от конкубины, должны были быть признаны полноправными наследниками. При Юстиниане конкубинат расценивался как особая, низшая форма супружества, особенно в том, что касалось прав конкубины и ее детей на наследство. Такое отношение к внебрачным связям сохранялось в восточной части бывшей Римской империи до конца IX в., а на Западе — до XII в.

Теперь возвратимся к римской семье, в которой отец формально признал ребенка и принял его в семью. Заботились о малыше мать и нянька, выкармливала же его зачастую не мать, а мамка, кормилица. О том, хорош ли этот обычай, допустимо ли, чтобы мать отказывалась сама кормить грудного ребенка, в Риме судили по-разному: одни полагали, что не так уж важно, чье молоко пьет новорожденный, лишь бы оно было питательно и полезно для младенца; другие считали кормление грудью обязанностью родной матери ребенка, а уклонение многих матерей от этой обязанности — постыдным проявлением эгоизма. Особенно подробно высказывался на эту тему философ Фаворин, слова которого приводит в своей книге Авл Геллий (Аттические ночи, XII, 1). Фаворин возмущался поведением тех матерей, которые и не помышляют сами вскармливать свое дитя. Философ видит в этом нечто удивительное: мать кормит в своем теле ребенка, которого еще не видит, и отказывается кормить своим молоком того, кого видит уже живым, уже человеком, уже требующим, чтобы о нем заботились. Разве грудь дана женщинам для украшения их тела, а не для кормления ею младенцев? — спрашивает Фаворин. Мать, не желающая сама кормить дитя, а отдающая его мамке, ослабляет ту соединительную нить, которая связывает родителей с их детьми. Младенец, отданный кормилице, забывается почти в такой же степени, как и умерший. Да и сам новорожденный забывает свою родную мать, перенося врожденное живому существу чувство любви на того, кто его кормит, и потом, как это бывает с детьми, которых бросили и отвергли, уже не испытывает к матери, его родившей, никакого влечения. И если в дальнейшем дети, воспитанные при таких условиях, показывают свою любовь к отцу и матери, то это не естественное чувство, возникающее от природы, а лишь желание сохранить репутацию доброго, почитающего своих родителей гражданина, заключает философ.

Уже в Древнем Риме имела своих представителей детская медицина — педиатрия. Наиболее известным среди них можно считать Сорана, жившего в Риме в царствование Траяна, а затем Адриана. В своем обширном труде «О женских болезнях» он в 23 главах обсуждает, как надлежит ухаживать за ребенком; семь из этих глав посвящены проблеме кормления новорожденных. Соран дает также указания, как следует пеленать младенца, как определять качество грудного молока, как подносить новорожденного к груди, сколько часов ему полагается спать, какой режим должна соблюдать сама кормящая мать или заменяющая ее кормилица и т. п. Некоторые рекомендации педиатра древности не расходятся и с сегодняшними взглядами на эти проблемы: так, Соран считал неправильным успокаивать плачущего ребенка, все время давая ему грудь, требовал кормить младенца регулярно и только днем, возражал против искусственного кормления. А о том, что искусственное кормление применялось уже тогда, свидетельствуют обнаруженные в детских саркофагах в Помпеях всевозможные бутылочки и приспособления вроде наших сосок.

По традиционным представлениям древних обитателей Италии, немалую роль в уходе за новорожденным играли местные, италийские божества. Каждое из них оказывало помощь матери или няньке в определенной ситуации: Левана (от «лево» — поднимаю) следила за тем, чтобы отец, подняв лежащего перед ним младенца, признал его членом семьи; Кубина (от «кубо» — лежу) опекала дитя в его колыбели; Статилина (от «сто» — стою) учила его делать первые шаги; Потина (от «пото» — пью) и Эдулия («эдо» — ем) учили пить и есть; Фабулина («фабулор» — разговариваю) заботилась о том, чтобы ребенок начал говорить. Разумеется, всем этим божествам мало что удалось бы, если бы не повседневные хлопоты и усердие матери и няньки, опекавших маленького мальчика или девочку до семи лет.

Помощь няньки была особенно необходима матери в первые месяцы и годы жизни ребенка, когда приходилось постоянно следить за ним, пеленать и укладывать, а затем приучать к дисциплине, воспитывать. При этом римские няньки пользовались теми же педагогическими приемами, что и греческие, пугая непослушных озорников чудищами, порожденными богатой человеческой фантазией. В Риме детей пугали Ламией, страшным, кровожадным существом, позаимствованным, впрочем, из греческой мифологии; Ламия нападала на детей и уносила их с собой.

Римляне вообще охотно доверяли уход за малышами рабыням-гречанкам, так как с ними дети рано овладевали греческим языком, знание которого в Риме очень ценилось. Вместе с тем Квинтилиан придавал большое значение тому, чтобы няньки хорошо и правильно говорили по-латыни, ведь именно от них ребенок слышал первые слова на родном языке, пытаясь их повторять и усваивать. Если дети привыкнут говорить неправильно, их потом будет очень трудно переучивать, полагал знаменитый римский оратор (Квинтилиан. Воспитание оратора, I, 1, 3–5).

Детские годы римских мальчиков и девочек проходили в играх и развлечениях, подобных греческим. Дети играли в кости, орехи, подбрасывали кверху монетку и следили, какой стороной она упадет. Излюбленным развлечением были всевозможные игры с мячом, одна из них была сродни греческой «басилинде». Тот, кто выигрывал, получал почетный титул «царя», о чем напоминает в своем послании Гораций Меценату:

Гораций. Послания, I, 1, 59–60

Злые, подчас жестокие игры также не были изобретением детей лишь позднейших столетий: уже в Древнем Риме любили прикреплять или приклеивать монету на дороге, с радостью наблюдая, как прохожий, согнувшись, безуспешно пытается ее поднять. Впрочем, годы беспечности, беззаботного веселья пролетали быстро, а за гранью этих лет детей ждало первое испытание — школа.