Все это было так необычно. После такой предсказуемой жизни в Одинаковости Джонаса переполняли новые ощущения и знания, которые дарил ему каждый поворот дороги. Он снова и снова тормозил, чтобы полюбоваться дикими цветами, насладиться переливами птичьих трелей или трепетанием листьев на ветру. За все двенадцать лет, прожитые в коммуне, он никогда не переживал такое простое и такое острое счастье.

Но, кроме этих радостных ощущений, Джонаса посещали и другие. Например, страх. Больше всего он боялся, что им с Гейбом придется голодать. Ухоженные поля остались далеко позади, и найти еду было все сложнее. Они прикончили последние запасы картошки и морковки, собранные на полях, и теперь всегда были голодны.

Джонас попытался, встав на колени у ручья, поймать рыбу руками, но у него ничего не вышло. В отчаянии он начал бросать в воду камни, понимая, что это совершенно бессмысленно. Наконец он сделал некое подобие сети из завязок одеяльца, которым Гейб укрывался, и кривой палки.

Джонас закидывал и закидывал сеть без счета, пока не поймал двух серебристых рыбок. Джонас разделил их на кусочки острым камнем, и они с Гейбом поели сырой рыбы. Потом ягод. Попытались поймать птицу, но безуспешно.

Ночью, пока Гейб мирно спал рядом, Джонас лежал с открытыми глазами, мучаясь от голода, и вспоминал жизнь в коммуне, где еду приносили каждый день.

Он попробовал обратиться к слабеющим воспоминаниям, и перед его глазами встали соблазнительные картины: блюда с жареным мясом, именинные торты, сочные плоды, покачивающиеся на ветках.

Но когда воспоминания ушли, он остался один на один с грызущей пустотой. Однажды он вспомнил, как в детстве ему сделали выговор за неправильно употребленное слово. Тогда он сказал «я умираю от голода». И ему ответили, что это неправда. И что никто в коммуне никогда не умирал, не умирает и не умрет от голода.

Что ж, теперь это не так. Теперь он действительно умирает от голода. А если бы он остался в коммуне, этого бы не случилось. Он так хотел, чтобы у него был выбор. И вот он его получил. И неправильно им распорядился. Выбрал побег. И теперь умирает от голода.

С другой стороны, продолжал размышлять Джонас, если бы он остался, он бы тоже умирал от голода. Он бы жил, страдая от нехватки чувств, цвета, любви.

А Гэбриэл? Для Гэбриэла жизнь бы просто закончилась. Так что никакого выбора на самом деле не было.

Ехать на велосипеде стало невероятно трудно. Ослабевший от голода Джонас еле-еле крутил педали, искалеченная лодыжка ныла, к тому же на их пути стали попадаться холмы, о которых он когда-то так мечтал, и забираться на них было настоящей пыткой.

Начала меняться погода. Два дня шел дождь. Джонас никогда не видел дождя, только в воспоминаниях. Дождь в воспоминаниях ему нравился — это было новое интересное ощущение, совсем не такое, как сейчас. Они с Гейбом промокли и все время мерзли. И им никак не удавалось высохнуть, даже в те редкие моменты, когда выглядывало солнце.

До этого Гэбриэл никогда не плакал, каким бы страшным и изматывающим ни был их путь. Теперь же он плакал постоянно — ему было мокро и холодно, и он хотел есть, и он ужасно ослабел. Джонас тоже плакал. По той же самой причине. Но у него был еще один повод для слез. Он плакал, потому что боялся, что не спасет Гейба. Про себя он уже не думал.

Джонас не сомневался, что цель близка. Приближалась ночь, и ничто не подтверждало его уверенность. Он ничего не видел, кроме бесконечной петляющей дороги. Он ничего не слышал.

И все же он чувствовал — Другое Место уже недалеко. Но у него почти не осталось надежды, что они смогут туда добраться. Совсем плохо стало, когда ему в лицо подул холодный пронизывающий ветер, в котором кружилось что-то белое.

Гэбриэл, завернутый в тоненькое одеяльце, сгорбился на своем сиденье и затих. Джонас остановился, снял малыша и с ужасом понял, каким холодным и слабым тот стал.

Джонас почти не чувствовал ног. Он стоял по колено в чем-то холодном и белом. Джонас распахнул рубашку и прижал Гейба к голой груди. Грязное рваное одеяльце он замотал поверх них обоих. Гейб дернулся и захныкал.

Одни среди белой пустоты.

Мысли путались и кружились, как белое вокруг, но Джонас все-таки вспомнил, как это белое называется.

— Это снег, Гейб, — прошептал он. — Снежинки. Они падают с неба, и это очень красиво.

Ребенок, когда-то такой живой и любопытный, молчал. Джонас посмотрел сквозь снег на маленькую головку, прижавшуюся к его груди. Кудряшки Гейба свалялись в грязные комки, дорожки слез покрывали бледные щеки. Глаза были закрыты. Джонас увидел, как снежинка упала на трепещущие ресницы и сразу растаяла.