Что передать? Разве можно передать словами то, что они здесь пережили и все еще переживают?

Курочкину и Ватутину нет дела до осунувшихся, почерневших, изголодавшихся десантников. Им главное – выполнение задачи.

– Передай, что бригада держится и продолжает выполнение боевой задачи.

Мачихин осторожно кивнул, а потом что-то прошептал. Тарасов не расслышал – рядом урчала мотором «уточка». Подполковник наклонился к комиссару, лежавшему на волокуше.

– Гринёв… – расслышал он одно слово.

– Нет, Ильич. Не нашелся. Мы отправили поисковые группы, но пока безрезультатно. А найдется – лично пристрелю. И товарищ Гриншпун мне поможет. Так, особист?

Особист молча кивнул.

– Товарищи командиры! Давайте быстрее! Мне еще пару рейсов надо бы сделать! – подошел высокий усатый летчик.

Тарасов присмотрелся:

– Лейтенант? Видел тебя вроде?

– Так точно, товарищ подполковник. Я вас на Невьем Мху нашел. Помните? Зиганшин моя фамилия. Вы меня тогда чаем угощали. Брусничным.

– Зовут-то тебя как, лейтенант?

– Сергеем, товарищ подполковник.

– Сережа… Ты уж аккуратнее комиссара доставь. Постарайся, – Тарасов положил здоровую руку на плечо лейтенанту.

– Не буду я стараться, товарищ подполковник. Когда стараешься – не получается. Надо – значит, надо. Доставлю, не волнуйтесь. А потом за вами прилечу.

– Что значит за мной? – удивился Тарасов.

– Ну, вы же тоже ранены, – показал летчик на перевязанную руку комбрига.

Тарасов отмахнулся:

– Ерунда! Пуля насквозь прошла. Кость не задета, нервы с сосудами тоже. Царапина!

Летчик замялся:

– А другой подполковник сказал, что есть приказ комфронта, что всех раненых командиров эвакуировать в первую очередь. Даже легкораненых.

Тарасов переглянулся с Гриншпуном:

– Какой подполковник?

– Да я перед вылетом его видел…

– Где?! – почти одновременно крикнули особист и командир бригады.

– На базе! Пока самолет загружали продуктами, я в курилке торчал. И тут смотрю, сверхсрочник садится…

– Кто? – не понял Гриншпун.

– Ой, простите… «Р-5», самолет такой. Мы его «сверхсрочником» называем. Сильно стар, дедушка. Но летает. Я узнать пошел у летчика – что там да как. А оттуда бойца выгружают. Он на всех матом ругается, шипит – особенно, когда рукой пошевелит. Потребовал срочно ко врачу, а потом в штаб фронта его доставить. Назвался подполковником… Как же его…

– Гринёвым? – воскликнул Тарасов, играя желваками.

– Точно. Гринёв. Вот он и сказал про приказ. Товарищи командиры… Мне лететь пора…

– Грузите комиссара! – приказал Тарасов своим бойцам. – А ты, лейтенант, вот что передай – я эвакуироваться не буду. Выйду, как планировалось. Вместе с бригадой.

Летчик пожал плечами:

– Настаивать не буду. Мое дело маленькое, я ведь просто извозчик…

– Ну вот, извозчик, запрягай свою кобылу и вперед!

Тарасов снова наклонился к Мачихину:

– Удачи, Ильич!

Потом осторожно пожал ему кончики пальцев.

Потом отошел в сторону, кивнув Гриншпуну:

– Дезертировал Гринёв? Как думаешь, особист?

– Формально – нет, фактически… – Гриншпун почесал свой горбатый, еврейский нос.

– А меня сейчас формальности не интересуют, – отрезал командир бригады. – Тарасов сбежал? Нет! А Гринёв? Да! Сбежал! Какие могут быть оправдания? А давай, уполномоченный, и я дезертирую! Тьфу! Эвакуируюсь! Кто людьми командовать будет?

– Там разберутся, товарищ подполковник, – хмуро ответил особист. – Там разберутся.

– Как бы нам с тобой не досталось от этих разборов, – вздохнул Тарасов. А потом обернулся: – Погрузили комиссара?

– Так точно, товарищ подполковник, – крикнул лейтенант Зиганшин.

Тарасов молча махнул рукой.

Бойцы облепили фюзеляж и крылья самолета, дождались, когда урчание мотора превратится в рык, и стали его толкать.

Лыжи проваливались, самолет подпрыгивал и снова цеплял брюхом мокрый снег. Десантники же пытались бежать и толкать его. Пытались, потому что сами то и дело падали и проваливались по колено.

Но все же толкали. И вот биплан чуть подпрыгнул, еще… Пацаны на бегу подталкивали его парусиновые крылья вверх…