Шрифт:
А дальше им везло. Идя наугад, почти не разговаривая, они удачно проскочили мимо немецких патрулей, отлавливающих рассеявшихся по котлу десантников. И точно так же, на интуиции, они все же вышли на санитарный лагерь тяжелораненых.
Их встретил сердитый окрик:
– Стой, кто идет?
– Свои, браток, свои!
– Ружья на землю, руки в гору! По-быстрому!
Десантники послушно опустили винтовки на снег и подняли руки. Из ельника вышли трое – такие же чумазые, в прожженных маскхалатах и измызганных полушубках.
– Эй ты, а ну-ка… матюгнись, – ткнул винтовкой в сторону самого высокого один из часовых.
Высокий устало ругнулся. Остальные молчали. Сил на проявления радости у них не было. Хотя в душе радовались, да.
– За мной, – двое вернулись в ельник. Третий повел новичков в лагерь. Вел долго. Наконец вывел на большую поляну, на которой ровными рядами стояли небольшие шалаши. Около каждого шалаша горел маленький костерок и сидели такие же бойцы – с перебинтованными руками, ногами, головами. Из каждого же шалаша торчали валенки, как правило, дырявые. Боец подвел их к старшему:
– Военврач третьего ранга Живаго. Кто такие?
– Рядовой Норицын, разведрота.
– Рядовой Карпов, третий батальон.
– Рядовой Накоряков Леонид, третий батальон, вторая рота.
– Рядовой Федор Ардашев. Двести четвертая бригада.
– Все целы? – устало спросил вонврач. Красные глаза его слезились.
– Целы, товарищ военврач третьего ранга. К несению службы готовы, – ответил за всех разведчик Иван Норицын.
– Тогда стройте себе шалаш и подойдете потом к младшему лейтенанту Юрчику, – Живаго показал кивком на стоявшего рядом хмурого млалея с рукой на перевязи и забинтованной головой.
– Жив, Норицын? – сказал Юрчик.
– А что мне? Я же вятский – парень хватский, на полу сижу – не падаю! – повернулся Норицын к своему командиру.
– Иди, Норицын, иди. После побазлаем. Так?
– Так, товарищ младший лейтенант!
Парни вытянулись в струнку. Как их когда-то учили командиры в далекой-далекой вятской Зуевке.
– Шагайте уже, – кивнул военврач.
Сам же снова устало сел. Рядом сел и младший лейтенант Женя Юрчик.
Живаго достал свою тетрадь и карандаш. Подточил его своей финкой. И продолжил писать.
– Ты чего там корябаешь, Лень? – подал голос Юрчик. – Стихи, что ли?
– Почти, Жень. Дневник веду.
– О чем? – хрипло засмеялся лейтенант.
– О нас. О том, как мы тут воевали. – Военврач задумчиво посмотрел в небо, по которому плыли перья облаков.
– Как все воевали. Ничего особенного. О чем тут писать-то?
– Для истории, Жень. Чтобы помнили.
– Думаешь, забудут? – недоверчиво посмотрел Юрчик на врача.
Живаго помолчал, поджав губы. И лишь через несколько минут ответил:
– Если не напишу – забудут.
– Ну пиши, пиши, летописец. Про меня там не забудь. Напиши, что, мол, героем был… – Лейтенант откинулся на снег, закинув руки под голову. У него были более насущные думы – будут ли еще самолеты? Связи-то с Большой землей нет…
Военврач же снова начал черкать карандашом по бумаге.
А облака все плыли и плыли. И тишина была такая, что закладывало уши. И млалей задремал на минутку. А потом проснулся и вдруг подал голос, не открывая глаз:
– Да какая, в сущности, разница – узнают или не узнают? Главное, что мы дело свое сделали.
Живаго кивнул и продолжил писать.
Облака же все плыли и плыли. Плыли… И жили…
29
– Ну что же, – сказал обер-лейтенант Юрген фон Вальдерзее. – Показания я ваши запротоколировал. Допрос закончен. Сейчас, Николай Ефимович, отдыхайте. Завтра отправим вас в Демянск, в штаб корпуса. Туда, куда вы так стремились!
Немец ехидно улыбнулся, завязывая шнурки картонной папки.
Тарасов согласно кивнул: «Да, стремился, да, попаду. А ведь могло случиться и по-другому…»
И подполковник вдруг вспомнил, как совсем недавно допрашивал таких вот… Нет, не таких – щеголеватых, уверенных в себе, немного надменных. А других – испуганных, трясущихся, ободранных немцев. И этого мог бы допросить. А потом в расход.
В комнату вошли двое немецких солдат.
– Фельдфебель, проводите господина подполковника. И выставьте двойной караул.
– Яволь! – Фельдфебель рявкнул так, что у Тарасова опять заболела раненая голова.
– И приготовьте пленному легкий ужин.