– С вами будет говорить товарищ Сталин.

Несколько взбудораженный, я отрапортовал:

– У телефона генерал Боков. Слушаю вас, товарищ Сталин.

Послышался характерный гортанный голос. Как обычно, Сталин короткими, чеканными фразами спросил:

– Как здоровье? У вас ко мне просьб нет?

– Здоровье нормальное, просьб никаких.

– Это Щербаков сагитировал вас ехать в Пятую ударную или действительно сами захотели?

– Сам…

– Значит, сами? Что ж, не возражаю. Быстрее выезжайте. Скоро прибудет и новый командарм… До свидания!»

14 октября 1941 года в Москву был доставлен тяжело раненный командующий войсками Брянского фронта генерал А.И. Еременко. Ему сделали операцию в Центральном военном госпитале. Ночью 15 октября в палате Еременко навестил И.В. Сталин. Состоялась дружеская беседа.

«28 октября 1941 года, – вспоминал А. М. Василевский, – четверым из нашей оперативной группы Генштаба были присвоены по инициативе Сталина очередные воинские звания… Это внимание, проявленное к нам, тронуло нас до глубины души… Припоминаются и другие фрагменты. В особо напряженные дни он не раз говорил нам, ответственным работникам Генштаба, что мы обязаны изыскивать в сутки для себя и для своих подчиненных как минимум пять-шесть часов для отдыха, иначе, подчеркивал он, плодотворной работы получиться не может. В октябрьские дни битвы за Москву Сталин установил для меня отдых от 4 до 10 часов утра и проверял, выполняется ли это требование. Случаи нарушения вызывали крайне серьезные и в высшей степени неприятные для меня разговоры. Разумеется, это не была мелкая опека, а вызывавшаяся обстановкой необходимость. Напряженнейшая работа, а порой и неумение организовать свое время, стремление взять на себя выполнение многих обязанностей зачастую заставляли ответственных работников забывать о сне. А это тоже не могло не сказаться на их работоспособности, а значит, и на деле…

Помню, как трудно осваивал наступательные действия командующий Северо-Кавказским фронтом И. Е. Петров… Кое-кто уже внес предложение об его освобождении. Но Верховный Главнокомандующий ответил:

– Петрова нужно не освобождать от работы, а научить вести наступление…»

Сталин мог признавать допущенные ошибки, просчеты, не настаивал на своем, если его убеждали в нецелесообразности тех или иных решений.

«Говоря о его властном характере и строгости, переходившей, как известно, границы правомерности, – подчеркивал Н.Г. Кузнецов, – нельзя не отметить следующее: Сталин мог самокритично относиться к своим поступкам и признавать совершенные им промахи. Так, мне лично довелось в конце войны слышать из его уст об ошибочной оценке положения накануне войны. Широко известно, как на одном из приемов сразу после войны Сталин признал, в каком «отчаянном положении» оказалась страна в первые годы войны, и, отдавая должное выдержке народа, прямо сказал, что в подобном случае народ мог бы и «попросить» правительство уйти, как несправившееся».

«На одном из заседаний Государственного Комитета Обороны, – вспоминал Н.Н. Воронов, – я вновь поставил вопрос об усилении нашей противотанковой артиллерии. Свои предложения обосновывал данными о появлении на фронтах новых танков противника. Сталин неожиданно взял мои доводы под сомнение, стал даже обвинять меня в паникерстве…

С заседания Комитета Обороны я выходил с камнем на сердце. Было очень больно, что не удалось доказать свою правоту, но еще больнее было то, что меня никто не поддержал. А данные о новых танках противника все поступали, подтверждая, что мои выводы правильны: нам обязательно нужны более мощные орудия ПТО.

Однажды меня вызвали в Государственный Комитет Обороны. Сталин встретил словами:

– А ведь вы оказались правы, когда докладывали нам о появлении у противника новых танков с более толстой броней.

Прервав заседание, он стал задавать мне вопросы о том, какие наши пушки смогут успешно бороться с этими танками. Речь зашла о новой корпусной 100-миллиметровой пушке».

«23 ноября 1943 года, – отмечал маршал И.С. Конев, – я доложил по ВЧ Верховному Главнокомандующему о сражениях за Днепром, о завоеванном большом стратегическом плацдарме… Сталин высказал пожелание развивать достигнутый успех… Он настаивал на этом. Я доложил, что, непрерывно находясь в боях около четырех месяцев, бойцы физически устали, войскам требовался отдых и пополнение. Просил поэтому разрешения временно перейти к обороне на занимаемом рубеже. И.В. Сталин в итоге… согласился с моими предложениями».

Сталин стремился познать основы военного искусства. Как свидетельствует Д.А. Волкогонов, во время войны он познакомился с рядом работ по военному искусству, в том числе с трудами Наполеона, Суворова, Клаузевица. На его становление как Верховного Главнокомандующего оказывали положительное влияние многие военачальники, прежде всего Б.М. Шапошников, Г.К. Жуков, А.М. Василевский, А.И. Антонов.

По отзывам современников, особое место среди них занимал Шапошников. Это был человек, к которому Сталин, не стесняясь, обращался за разъяснением, советом, помощью. Даже тогда, когда Борис Михайлович по состоянию здоровья ушел из Генерального штаба, он довольно часто звонил ему, приглашал на заседания ГКО и Ставки. Бывший царский полковник Генерального штаба своей интеллигентностью, глубокими военными знаниями обезоруживал Верховного Главнокомандующего. Эти его качества помогали Шапошникову ненавязчиво, тактично учить Сталина пониманию как военной стратегии, так и оперативному искусству.

В Жукове Сталин видел талантливого военачальника, волевого исполнителя решений Ставки, но и человека, родственного себе в смысле решительности, силового давления. Ему казалось, что Георгий Константинович способен, невзирая ни на что, провести его решения в жизнь. Несгибаемый, жесткий характер Жукова Сталин особенно почувствовал в начале войны. Это ему импонировало. Верховный Главнокомандующий знал, что в критические минуты Жуков может быть безжалостным и бескомпромиссным. Ценил он и гибкое, смелое мышление Жукова, его умение видеть перспективу развития военных событий, проникать в замыслы противника.

Одним из военачальников, который стал своего рода связующим звеном между Сталиным и фронтом, был Василевский. Александр Михайлович хорошо проявил себя и как представитель Ставки, и как командующий войсками фронта. По оценке Сталина, маршал Василевский был тем человеком, на которого можно положиться и который одинаково уверенно действовал в критических ситуациях оборонительных боев и при организации крупных наступательных операций. Природа наделила его редким даром буквально на ходу охватывать главное, делать разумные выводы, прогнозировать обстановку. Верховный Главнокомандующий, отмечали очевидцы, испытывал постоянную потребность посоветоваться с Александром Михайловичем, услышать его неторопливый, лаконичный доклад, похожий на размышление.