– Галина, ты мне объясни, пожалуйста, непонятливой, чем тебе здесь плохо? – повернулась к ней Ба. – Я тебе жить мешаю? Ну, ради бога, отстану от тебя, живи, как знаешь, я же по-соседски, не чужие люди.

– Нет, я что… – смешалась Галина, еще недавно грозившая Елизавете Владимировне «назло переехать». – Я спасибо… Ко мне там со всем уважением. И даже консул один раз… Это, конечно, не кондукторшей горбатиться в их сраном трамвпарке! То есть опять извиняюсь.

– Да ладно, – устало махнула рукой Ба.

– Соседи, кстати, там какие-то криминальные, – вспомнил Пустовалов. – Такие разбойничьи рожи – готовая портретная зарисовка. Один весь в татуировках…

– Какой кошмар! – немедленно забыв о неприятном инциденте с Левушкой, испугался Герман Иванович. – Я ведь тоже, признаться, завтра обещал поехать посмотреть. Как я и просил, аналогичная по площади, поближе к педагогическому университету, чтоб не ездить через весь город.

– Почему к педагогическому? – не поняла Ба. – Если мне не изменяет память, вы, Герман Иванович, вот уже пятьдесят лет работаете в УрГУ? Отсюда десять минут пешком, если по дворам.

– Да… – Герман Иванович смутился и пояснил, оглянувшись на дверь, за которой скрылся Левушка. – Я для Женечки. Она ведь еще только поступила, первый курс… Только вот улица мне не внушает доверия – Вторая Загородная. Галина Павловна, вы не слышали, где такая, вы же лучше нас всех знаете город?

– Загородная? Вторая? – переспросила Галина и хихикнула. – За городом, наверное. В этой дыре трамваи не ходят, а то бы я знала. Будете там грибы собирать под балконом.

Герман Иванович окончательно пригорюнился и не обратил ни малейшего внимания на то, что Пустовалов заботливо долил в его бокал вина, а Галина добавила в его тарелку копченой колбаски и салата.

– Что ни говорите, а уезжать из этого дома, конечно, жаль, – вздохнул Герман Иванович. – Мы, можно сказать, одна семья, как вы правильно сформулировали, уважаемая Елизавета Владимировна, не чужие люди. Да и знакомы мы с вами сколько лет?

– Левушке девятнадцать, значит, почти двадцать лет назад я сюда переехала, – подсчитала Ба. – Вы послушайте меня, пожалуйста, у меня очень важное сообщение.

И Ба, не раскрывая своего источника информации, дабы не рассердить случайно Галину, передала разговор с адвокатом Колесовым.

– А раз наш дом ни по какому плану сносить не будут, значит, мы и переезжать не обязаны! – торжествующе подвела итог она и обвела глазами собравшихся, ожидая реакции на преподнесенный им подарок. – Давайте будем бороться!

– Во-во-во!!! Пугачиха!!! – завопила вдруг Галина так, что некстати задумавшийся Пустовалов вздрогнул и уронил на пол вилку. – Юбка-то, юбка! Бли-ин! Гляньте! По самое не могу! Пенсионерка ведь, как и я, а едва жопа прикрыта! То есть извиняюсь.

– Ничего, пожалуйста, на здоровье, – вдруг любезно отозвался Пустовалов, который как раз в этот момент, пыхтя, вылез из-под стола. – Великая Раневская, помнится, удивлялась, когда ее упрекали за это слово: как так, говорит – жопа есть, а слова такого нет?

Наверное, таким образом он решил изящно расквитаться за свой испуг и уроненную вилку, за которой пришлось лезть под стол. Но Галина юмора не уловила и только согласно кивнула, а Ба и Герман Иванович были заняты своими мыслями и тонкостей словесной дуэли не оценили.

– Надо бороться! – повторила Ба и посмотрела на Германа Ивановича, поскольку Пустовалов и Галина были заняты собой, вилкой и мини-балахоном Аллы Борисовны, который в ширину был значительно больше, чем в длину. – Если надо – идти в суд!

– Борьба – не моя стихия, вы же знаете, уважаемая Елизавета Владимировна, – осторожно начал Герман Иванович. – Еще Карл Маркс подвергал резкой критике отождествление силы и права, но, к великому сожалению, так оно было, так оно и есть на самом деле, а при капиталистической формации, которую мы имеем на сегодняшний день, тем паче. У них сила – значит, у них и право, мы ничего не докажем, и только подвергнем себя необоснованному риску.

– Герман Иванович, от вас ли я это слышу? – возмутилась Ба. – Не ваш ли любимый Карл Маркс призывал в борьбе отстаивать свои убеждения и сам тому являл пример? Зачем же тогда столько лет лицемерно творить себе кумира, чтобы при первой же опасности капитулировать, им же и прикрываясь? – От волнения она неожиданно заговорила возвышенно.