Понятно, что «мировоззренческая» антикоммунистическая политика Германии вызывала недоумение в европейских странах, придерживавшихся традиционной «реальной политики». Тот же Риббентроп писал в своих воспоминаниях: «В намерения Гитлера входило подтолкнуть к участию в антикоммунистическом фронте также и Британскую империю… Когда я в январе 1937 г., после подписания Италией Антикоминтерновского пакта, вернулся из Рима в Лондон, у меня состоялась беседа по этому поводу с английским министром иностранных дел Иденом. Я хотел доказать ему значение этого идеологического сплочения для всего культурного мира. Когда Иден заявил мне, что в Англии подписание Антикоминтерновского пакта… воспринято с неудовольствием, я со всей откровенностью растолковал ему смысл и цель пакта и его значение для всего некоммунистического мира, а тем самым и для Британской империи. Я указал на то, что этот пакт не направлен ни против кого другого, кроме мирового коммунизма, и что он открыт для вступления в него и Британии. Но я натолкнулся на полное непонимание со стороны Идена, и даже позже мне никогда не доводилось услышать от английского правительства хоть что-то насчет этой инициативы. В Англии не хотели видеть коммунистической опасности».

Другой «принципиальный мировоззренческий вопрос» – бескомпромиссная политика Гитлера в отношении евреев – создал для Германии, по словам Риббентропа, «дополнительное внешнеполитическое бремя, равнозначное по своей тяжести вражде какой-либо великой державы».

Патологическая ненависть к евреям одолевала Гитлера на протяжении всей его политической карьеры. В 1922 году он обещал, что после прихода к власти «прикажет поставить на площади Мариенплац в Мюнхене столько виселиц, сколько поместится, лишь бы не мешать проезду транспорта, и прикажет вешать евреев, одного за другим, и висеть они будут столько, сколько позволят элементарные нормы гигиены. И как только снимут одних, сразу же будут повешены следующие, пока в Мюнхене не останется ни одного еврея». В «Mein Kampf» Гитлер определил политику в отношении евреев – уничтожение: «Я уверен, что действую вполне в духе Творца всемогущего: борясь за уничтожение еврейства, я борюсь за дело Божие».

Согласно непреклонному убеждению Гитлера, межгосударственный еврейский центр с филиалами в Москве, Париже, Лондоне и Нью-Йорке вел планомерную скоординированную работу по большевизации всего мира. Гитлер на полном серьезе полагал, что Сталин находился под еврейским влиянием. Риббентроп, который, в отличие от большинства верхушки Третьего рейха (Гитлер, Гиммлер, Борман и Геббельс были адептами «теории заговора»; Геринг антисемитом не был), во всемирный еврейский заговор не верил, потратил массу усилий на то, чтобы повернуть германскую внешнюю политику в рациональное русло. Одно время (в 1939–1940 гг., после подписания мирного договора с СССР) ему даже казалось, что фюрер эволюционирует в нужном направлении. Однако «в дальнейшем ходе войны фюрер все сильнее возвращался к мысли о действенности интернационального еврейского заговора против Германии… Переубедить Адольфа Гитлера было невозможно, и он постоянно повторял мне, что в этом вопросе я ничего не смыслю… В 1944 г. высказывания Гитлера все больше концентрировались на столкновениях с еврейством. В конце концов им овладел тупой фанатизм».

Следующая «фирменная черта» параноиков – недоверчивость и подозрительность. Как считают медики, подозрительность параноических личностей «носит всеохватывающий характер, поскольку болезненная подозрительность порождается не определенными внешними обстоятельствами, а коренится в психике самой личности».

Недоверчивость отмечалась многими современниками как основополагающая черта характера Гитлера. Верховный комиссар Данцига от Лиги Наций швейцарец Карл Бургхардт в начале 1930-х годов писал: «Он не доверяет никому и ничему, подозревает каждого в контакте с врагом или даже в готовности перебежать на сторону врага». «Был ли вообще хотя бы один генерал, которому доверял Гитлер?.. На этот вопрос можно ответить только отрицательно», – писал Гудериан. Как мы уже выяснили в одной из предыдущих глав, оснований не доверять своим генералам – по крайней мере, не испытывать к ним слепого и всепоглощающего доверия – у фюрера было предостаточно. Ту же черту своего шефа подмечает и Риббентроп: Гитлер «мог быть непостижимо недоверчивым… К министерству иностранных дел и его чиновникам Гитлер относился с недоверием». Учитывая дипломатические «таланты» Риббентропа, это тоже вряд ли можно считать ненормальным. Шпеер говорил, что недоверчивость была «жизненной стихией» Гитлера.

В качестве одного из примеров гитлеровской паранойи часто приводят «Ночь длинных ножей» 1934 года, когда фюрер физически ликвидировал своих недавних сподвижников – верхушку штурмовых отрядов (СА). Официально было объявлено о том, что ликвидирован опаснейший заговор против государства. Верил ли сам Гитлер в наличие такого заговора? Возможно, он опасался «Второй революции», о которой постоянно твердил глава штурмовиков Рем и которая угрожала положению Гитлера, которого он добился с таким трудом? Или правы те, кто видит в расправе со штурмовиками сигнал, данный Гитлером представителям армии и крупного капитала – «Второй революции» не будет, масштабных потрясений тоже, с нацизмом можно успешно сотрудничать? Именно эта точка зрения представляется наиболее обоснованной.

Еще одна характерная черта параноиков – абсолютно иррациональное упрямство. Упрямство Гитлера, его несговорчивость, нетерпимость к возражениям, доходящие до полного игнорирования реальности и разумных аргументов, отмечались многими современниками. «Скорее можно было сдвинуть с места Монблан, чем добиться от фюрера отказа от однажды принятого им решения», – писал Риббентроп.

Болезни Гитлера, если можно так выразиться, не стояли на месте, они прогрессировали. Это касается и физических, и душевных недугов. Многие отмечали, что фюрер заметно деградировал после каждого серьезного провала. Первым таким ударом стал Сталинград. «Когда я увидел Гитлера после катастрофы под Сталинградом (я не встречался с ним 14 месяцев), я заметил, что он сильно изменился. Левая рука тряслась, сам он сгорбился, глаза навыкате смотрели застывшим, потухшим взглядом; щеки были покрыты красными пятнами. Он стал еще более раздражительным, терял в гневе равновесие, не отдавал себе никакого отчета в том, что он говорил и какие решения принимал», – писал Гудериан.

Покушение 20 июля 1944 года привело к развитию «второй стадии». «Его душевное равновесие было навсегда нарушено. Выступили наружу все злые духи, которые жили в его душе. Его действия ничем не были обузданы… Свойственное его характеру глубоко укоренившееся недоверие к людям вообще, и к генеральному штабу и генералам в частности, превратилось теперь в ненависть… Грубость превратилась в жестокость, склонность к блефу – в лживость. Он часто говорил неправду, сам не замечая этого, и заранее предполагал, что люди его обманывают. Он никому не верил… Он часто терял самообладание и не давал себе отчета в своих выражениях… Он постоянно стремился к тому, чтобы ввести себя и окружающих в заблуждение относительно истинного положения вещей, пытаясь сохранить хотя бы видимость крепости своего государственного здания».

Геббельс, всегда избегавший каких-либо критических замечаний в адрес фюрера, тоже сетовал в 1945 году:

«Похоже, что счастливая звезда фюрера его покинула! Если бы теперь его увидел человек, не встречавшийся с ним два или три года, он был бы потрясен его видом. Он не только постарел, но и утратил инициативу и уже не может принимать молниеносные решения, полагаясь на интуицию, которая явно его оставила».

Должны ли мы сделать вывод о том, что Гитлер был душевнобольным? Нет. Нарциссизм и паранойя – это не обязательно симптомы шизофрении. Однако Гитлер не был и «нормальным». У него – как, впрочем, и у многих других людей – наличествовали выраженные личностные расстройства. Поэтому любой серьезный анализ деятельности Гитлера обязан принимать их во внимание.