Шрифт:
Эта очная ставка не дает ничего и обоих отпускают.
Женщина-врач Анна Кошинская
Одетая в пестренькое летнее платье, круглолицая, молодая, Анна Кошинская начинает с ответов на вопросы, которые стали уже привычны: предупреждая мэтра Нордманна, мэтр Гейцман задает всем Ди-Пи одни и те же вопросы: где были во время немцев? Когда приехали в Германию? Что делали там? и т. д.
— Когда большевики пришли в Вену… — говорит Кошинская.
— Когда красная армия пришла в Вену, — переводит переводчик трибунала.
— Свидетельница сказала: большевики! — протестует переводчик «Л. Ф.».
— У вас о каждом слове спор, — раздражается председатель (обращаясь к свидетельнице): — Кто вас посадил в лагерь?
Кошинская: Мы сами пришли. (Смех.)
Председатель: Почему вы не вернулись в Россию?
Кошинская: Сталин сказал по радио, что все мы предатели.
Выясняется из вопросов, что Кошинская училась на медицинском факультете в Днепропетровске и знала Зинаиду Горлову.
Горлову немедленно просят подойти в барьеру.
Зинаида Горлова за время своего парижского пребывания сильно переменилась: лицо ее пожелтело и похудело, глаза запали, волосы, небрежно причесанные, висят. Она становится рядом с Кошинской. Женщина-врач рассказывает, как она училась, как студентов-медиков в 1933 году послали убирать урожай в колхозы, какой был голод, сколько было трупов: она ссылается на Малую Советскую Энциклопедию. Анатомические театры были переполнены. Там свидетельница вместе с Горловой работали у профессора Постоевского.
Председатель: Что скажет на это Горлова?
Горлова (равнодушно): Я впервые вижу этого врача.
Мэтр Изар: Она протестует довольно слабо!
Горлова: Я не была со студентами в колхозе. Я удивляюсь этим показаниям. Никто не опухал от голода, занятия происходили нормально.
Председатель: Кошинская узнает Горлову?
Кошинская: Да, это она.
Председатель: Назовите профессоров факультета!
Кошинская называет несколько фамилий. Горлова (равнодушно): Да, были такие. (Смех.) Они — однолетки, но Горлова опять говорит, что никогда на факультете Кошинскую не видела. Их обоих отпускают.
Николай Якубов
На обычные вопросы о войне и Германии, Якубов отвечает: эвакуировался в Польшу, затем — в Именштадт. Он знал семью Кравченко, его мать и брата. Семья была дружная, любили Виктора, который был крупный партиец, и работал во главе завода на Урале.
По просьбе председателя он рассказывает о жизни рабочих в СССР. Жалованье строительных рабочих настолько мало, что приходилось платить выше ставок, чтобы они не уходили. Жили они в бараках…
Романова подводят для очной ставки. Он тоже знал брата Кравченко. Оба свидетеля видят друг друга впервые. Советский инженер начинает экзаменовать Якубова: где жила семья Кравченко? Из кого она состояла? (Ропот в публике.)
Свидетель покорно отвечает на все вопросы.
Романов: Откуда могла быть эта дружба у вас с братом Кравченко? Вы же вместе не работали? Жили далеко друг от друга?
Якубов: В Днепропетровске есть трамвай.
Романов: Ничего не было общего! Специальности были разные. (Смех.) По специальности вы ничего не могли иметь общего!
Романов желает, чтобы Якубов описал ему внешность брата Кравченко.
Якубов: Если я скажу, что он был брюнет, вы скажете, что он был блондин.
Но Романов настаивает, настаивают и адвокаты «Л. Ф.».
Якубов говорит: шатен, выше среднего роста.
Романов: Совсем наоборот! Блондин высокий…
Председатель считает, что спор этот не ведет ни к чему.
Объявляется перерыв.
Свидетель Лужный
После перерыва, Лужный, на вопрос «почему он не возвращается», отвечает: я выбрал свободу. Он тоже приехал на процесс из лагеря Ди-Пи.
На вопрос мэтра Гейцмана, как его раскулачивали, он рассказывает свою жизнь, и чувствуется, что где-то за ним — миллионы таких жизней: 1930 год на Украине, разорение, арест, вагон-теплушка, потеря семьи, приехал в тайгу. Из Сибири он бежал, вернулся на родину, семьи не нашел. И опять — то же самое: 1932 год, голод, террор, бегство из родного края.
До 1936 года он блуждал по Украине, батрачил, мостил дороги. Его арестовали, велели подписать признание, что он хотел взорвать электростанцию в городе. Он подписал после пыток. Ему предлагали работать для НКВД, он отказался, бежал, опять бродяжничал. Был арестован во второй раз, хотел покончить с собой после второго ареста…
— В книге Кравченко — все правда, — говорит он горячо. — Советская власть обещала рабочим свободу, а дала НКВД, обещала труд, а дала рабство. Там, в СССР сотни Бухенвальдов и Дахау!