Основная цель нашей экспедиции заключалась в выяснении и описании видового состава и структуры сообщества коралловых рифов. То есть мы должны были выяснить, какие растения и животные, в каком количестве обитают на рифе, как они распределены по различным зонам рифа, каковы их взаимоотношения, кто из них доминирует и определяет, если можно так выразиться, лицо рифа. Кроме того, по просьбе вьетнамской стороны, мы вместе с ними должны были выяснить условия существования массовых видов водорослей и моллюсков для последующего искусственного выращивания в марикультурных хозяйствах.

Начало первой экспедиционной недели было трудным. Был зимний сезон дождей, три–четыре раза в день поливало как из ведра, почти не прекращающийся северный ветер поднимал хорошую волну. Еще не обладая опытом палаточной жизни в тропиках и опасаясь жары, мы поставили легкие палатки из бязевой ткани. В первый же ночной ливень мы и все постельные принадлежности были абсолютно мокрые через пять минут. Сменив эти палатки на большие военные брезентовые и тяжелые (надеясь, что за счет большого объема в них будет прохладнее), мы, как только поднималось солнце, быстро потели и перемазывались в повсюду распространенный коралловый песок. В шесть часов вечера наступала тропическая ночь, мы кое–как успевали разбирать и документировать собранные пробы, образцы флоры и фауны; стали быстро накапливаться беспокойство и усталость. По этому поводу я посоветовался с вьетнамским соруководителем экспедиции Тинем. Он сказал, что вьетнамцы обычно начинают работать в 6–7 часов утра и к 4–м дня заканчивают, но они не решились нам предложить, чтобы мы так рано вставали. Мы же выезжали на трансекты всегда после 9–ти утра теряя таким образом, по два–три часа светлого времени. По общему согласию мы стали раньше ложиться и раньше вставать, поставили много одно–и двухместных палаток и соорудили над ними навесы из пальмовых листьев. Спустя четыре–пять дней новый распорядок и общая адаптация к тропическим условиям благоприятно сказались на нашей работе. У нас даже появилось свободное вечернее время, чтобы посидеть у костра и пообщаться с местным населением.

Вскоре мы стали работать как заведенные. Устанавливали трансекту и начинали на ней заниматься каждый своим делом: фотографировать все ранее не встреченное, считать количество колоний кораллов на каждом метре по всей трансекте, определять численность массовых видов моллюсков, голотурий, морских ежей и других животных, собирать пробы с квадратного метра в каждой рифовой зоне. Затем после обеда все вместе разбирали пробы и документировали все увиденное и изученное. На каждое новое место у нас приходилось от одного до трех дней дня исследований. Искусное приготовление пищи полностью взяли на себя вьетнамские коллеги. Овощи, фрукты и другую зелень, необходимые для приготовления вьетнамских блюд, покупали или обменивали у местного населения на бензин, очень дефицитный в то время во Вьетнаме. На нашем столе ежедневно были бананы, необыкновенно ароматные и вкусные папайи и другие тропические яства. Различные морепродукты, лангусты, каракатицы и, естественно, свежая рыба делали наше меню весьма разнообразным и вполне экзотическим. Иногда мы даже баловались черепашьим супчиком и лягушками в кляре. В общем, и научная, и бытовая экспедиционная жизнь наладилась и, по общему мнению, вполне удалась. После каждых двух–трех недель мы возвращались в город и затем переезжали в другой район все далее на север провинции. Были исследованы все сколько–нибудь крупные острова и бухты, десятки трансект вдоль материкового побережья. Мы получили полную картину формирования различных типов рифов и коралловых сообществ на них вдоль побережья и на вьетнамских островах различного геологического происхождения. Собрали сотни видов морской растительности и живности.

Три месяца пролетели почти незаметно. Наш отчет был принят на ура! Все оборудование было оставлено вьетнамской стороне. Было принято решение организовывать такие совместные экспедиции регулярно. Каждому российскому участнику был преподнесен подарок и выдана приличная сумма вьетнамских денег. Естественно, был и прощальный банкет. Спустя пару дней нас отправили на автобусе в Сайгон, чтобы оттуда мы могли вылететь в Союз. У всех было приподнятое и радостное настроение, предстояла скорая встреча с домом и родными. Однако грусть расставания с полюбившимся Вьетнамом и его дружелюбным и чрезвычайно трудолюбивым народом была заметна и на наших загоревших не по–зимнему лицах, и в наших сердцах. В последующие двадцать лет я провел еще четыре подобные экспедиции в различные районы Вьетнама. Одна из них особенно запомнилась, так как мы больше месяца жили и работали на необитаемом острове.

* * *

Шли годы. Я накопил огромный фактический материал практически из всех районов планеты по ископаемым и по ныне живущим кораллам с большинства рифов Тихого и Индийского океанов. Показал на фактическом материале, что все ископаемые одиночные кораллы произошли от одного предка. Их эволюция шла по пути облегчения элементов скелета с одной стороны, а с другой — его усложнения и усовершенствования. Мне удалось выявить состав рифообразующих кораллов Вьетнама и, сравнив его с таковыми Индонезии, Филиппин и Австралии, доказать, что этот комплекс кораллов составляет единое целое для всего Вьетнама, целостно входя в единый тропический центр возникновения и разнообразия современных рифообразующих кораллов Тихого и Индийского океанов. На основе полученных данных я написал докторскую диссертацию, представил ее на Ученом совете нашего Института и получил одобрение ехать в один из ведущих московских институтов для предварительной защиты.

В Москве председатель семинара, на котором предполагалось заслушать мой доклад, задерживался в командировке на пару дней. Поэтому я официально не объявлял о предстоящей защите, а сказал об этом только одному сокурснику по университету, который работал в этом институте. На следующий день ко мне подошла незнакомая женщина, представилась Людмилой Васильевной и сказала, что хочет поговорить со мной, но только не в стенах института. Мы пошли прогуляться в ближайший парк. Людмила Васильевна поведала мне, что я теперь имею в их институте весьма недружелюбную оппозицию в лице трех сотрудниц, известных в стране ученых, изучающих туже группу кораллов, что и я. Они постараются засыпать меня на предзащите, и тогда мне будет закрыта дорога к защите диссертации в любом другом биологическом институте страны.

Я был сильно удивлен. Мои доклады на разных симпозиумах и конференциях со времен студенчества вызывали только одобрение и положительные отзывы, в том числе и у этих почтенных дам. Оказалось, что один из партийных деятелей нашего Института записал на магнитофон мое выступление на Ученом совете. Затем, хорошо поработав с магнитофонной пленкой, сфабриковал это выступление с точность до наоборот. Выходило, что я чуть ли не главный, кто способствовал, чтобы мой друг Владимир Владимирович вынужден был перейти в другой институт. А эти дамочки знали его и чуть ли не с пеленок нянчили. Естественно, я стал для них главным врагом и последним человеком. И что самое неприятное — якобы, эта пленка дошла до академика Сергея Борисовича Кречетова. Определенно, именно судьба послала мне Людмилу Васильевну, но что ее подвигло на такое откровение, мне не было ясно. Тем не менее я был благодарен ей. Было над чем призадуматься. Я не решился тогда пойти к академику. На следующий день, я, не заикаясь о диссертации, сообщил в родственной лаборатории, что привез доклад по результатам моих исследований во Владивостоке. На ближайший четверг был назначен семинар, на него я персонально пригласил моих оппозиционерок. В назначенный день с определенным волнением я представил свой доклад. Прозвучали три–четыре дежурных вопроса, и было вынесено заключение о получении мною интересного материала. И все??! Хороший результат! Надо дать время для его завершения. Спустя многие годы я узнал, что негативно настроены были всего лишь три–пять человек в огромном институте и только двое как–то могли повлиять на мою предзащиту. Сергей Борисович ни тогда в Академгородке, ни в последствии не изменял своего позитивного мнения в отношении меня и моей научной деятельности. Через год полученные данные и результаты моей работы были оформлены в монографию и сданы в издательство «Наука» в Москве, где она была вскоре опубликована. Начались длительные экспедиции в тропические районы Мирового океана и на рифы Вьетнама. Писать новую, толстую диссертацию не было ни времени, ни особого интереса и желания, к тому же все основные результаты и выводы, полученные на их основе, были уже опубликованы.

На все лето и начало осени вся лаборатория выезжала на биостанцию института, расположенную недалеко — на одном из живописных островов Японского моря. Практически все брали с собой детей на «вольный выпас» на чистом морском воздухе и в буйной субтропической островной зелени. Вся ребятня, начиная с четырех–пяти лет, как правило, с утра уходила на берег под надзором старших мальчишек–школьников. Там они купались, рыбачили и добывали себе на пропитание разную морскую живность, которой начиная с полуметровой глубины изобиловало в те годы море. Работающие недалеко родители время от времени присматривали за этой беспокойной ватагой. Мы всей семьей летом также жили на острове. Своего сына мы начали везде брать с собой, когда ему исполнилось полтора года. Ему было немногим больше двух лет, когда мы первый раз поехали с ним на Камчатку. С самого малолетства он не мог пережить, чтобы без него происходило какое–нибудь событие: будь то ремонт лодки или мотора, поход за грибами или элементарный сбор клубники и гороха в огороде, не говоря уже о рыбалке или подводном нырянии. В его ручонках постоянно находились отвертки, пассатижи, всякие гайки, молоток или еле удерживаемый им рубанок. Поскольку он был весьма общительным и компанейским ребенком (ну и, вероятно, потому, что его отец был вторым по значимости в научном сообществе биостанции), его знала добрая половина населения острова. Когда нам случалось до позднего вечера задерживаться в море, то уставшая и полуголодная малышня приходила в кают–компанию, там они шли ближе к столу с едой. На вопрос: «Какую рыбу, Юрка, ты будешь есть?», он всегда отвечал: «Бб–альшу–ую», — какая это будет рыба: камбала, навага или окунь, его мало интересовало. Любимым развлечением этих охламонов было пугать девчонок и женщин. Они ловили щитомордника — ядовитую змею с сильно действующим ядом, слегка придавливали его и клали на крыльцо дома, дожидаясь, когда подойдет «жертва» женского пола и начнет в ужасе верещать. Это вызывало у сорванцов восторг и удовольствие. Дети, конечно же, скрашивали и делали полноценной нашу серьезную научную жизнь на острове, а некоторые из них по–деловому приобщались к ней, затем поступили в университет и пришли работать в наш институт.