О том же самом говорят и видимые события нашего мира. Кажется, будто человек повсеместно начинает вести какую-то вегетативную жизнь, которой техника не противоречит, а наоборот, предоставляет все необходимые инструменты. Здесь следует упомянуть прежде всего о широком распространении ритмических процессов, а также об изменениях, обусловленных высокими скоростями. Есть такие области, где действия людей всё больше и больше приобретают характер колебаний и рефлексов, что особенно заметно на примере транспорта. Быть может, за этим последует уменьшение боли, которая наполняет наш мир работы и по сути своей есть боль сознания. Быть может, так нам удастся достичь вершин désinvolture; ведь эту возможность убедительно показал уже Клейст в маленьком рассказе о театре марионеток. Здесь, как, впрочем, и в сочинениях Гофмана и Э. А. По, содержится скрытое пророчество о нашем механическом мире. Отсюда становится понятно и моё утверждение, что наши кино и радио родственнее скорее миру сновидений, нежели традиционному театру.

Итак, в ситуации, когда новые силы появляются на сцене под незнакомыми масками, — наше сознание само вяжет для них капюшоны и шапки-невидимки — в этой ситуации, как в сумерках, дух узнаёт о масштабах своей ответственности. Он не вправе ограничиваться контролем, который предлагает ему наука. Для него важно нечто совсем иное: пробуждение и отвага.

Юберлинген

Здесь, наверное, будет уместно ещё раз коснуться тех самых верхних слоев, о которых упоминалось в «Каменистом русле». В ретроспективе мне кажется, что эта форма — форма коллекционирования отдельных моделей — наиболее соответствует нашему занятию. Благодаря своему стенографическому характеру она овладевает богатством вскрытых пластов, если брать это слово в геологическом смысле.

В то же время этой процедуре должна соответствовать такая проза, которая обладала бы большой пробивной силой. Дух языка обитает не в словах и образах — он пронизывает атомы, которые оживляет неведомый ток, собирая их в магнетические фигуры. Только так он способен постичь единство мира по ту сторону дня и ночи, сна и действительности, географических широт и минувших эпох, друга и врага — во всех состояниях духа и материи.

Юберлинген

Изречение Гесиода о том, что боги прячут от людей пищу, я услышал довольно давно, так что смысл его стал ясен мне ещё до того, как подтвердился на опыте. Вдобавок я нахожу всё более явные подтверждения его правоты, причём именно там, где, казалось бы, ни в чём нет нужды.

В качестве примера можно было бы привести человека, который собрал очень богатый урожай и готов скорее раздать часть плодов, нежели снизить цену. Причины этого кроются гораздо глубже, чем принято считать; очевидно, речь идёт о некоей врождённой слепоте всей породы торговцев. Она налицо в тех случаях, когда форма хозяйствования изменяется, а блага по-прежнему утрачиваются, причём в условиях уже не индивидуальной, а плановой экономики, скажем, при неправильном распределении. Даже при относительно небольшом улучшении, известном ныне под именем конъюнктуры, преобладают неблагоприятные последствия. Неожиданный приток крупных сумм денег — предмет мечтаний множества людей — столь же редко приносит счастье. Хорошо известны низменные чувства, охватывающие старателей при виде золотоносных жил, — угар, за которым следуют убийства и насилия, а затем бессмысленная растрата богатства. Человек должен искать пищу и добывать её своими руками; но если её по-настоящему в избытке, человек приходит в смятение.

В сфере науки скудость наших усилий тоже бросается в глаза. Здесь мы уподобляемся не столько слепцам, сколько глухонемым, которых какой-то шутливый господин пригласил на грандиозное оперное представление. На сцене мы видим целый ряд примечательных событий и, в конце концов, улавливаем их связь с движениями, производимыми оркестром. Мы делаем огромное множество проницательных и небесполезных наблюдений. Однако от нас навсегда будет скрыто, что всё описываемое и выстраиваемое нами — стихии, атомы, жизнь, свет — обладает собственным голосом. Да, если бы мы могли слышать этот голос, мы могли бы летать без самолетов, а тела были бы для наших глаз прозрачны без рентгеновских лучей.

И всё же иногда в нас рождаются бурные фантазии такого рода: мы мечтаем, как с помощью машин будем доить вселенную. Даже Шопенгауэр предавался подобным грёзам, надеясь, что их работа предоставит человеку досуг и тем самым больше возможностей для созерцания. На это следует возразить, что внезапный прирост новых сил и методов, подготавливаемый естественной наукой и реализуемый техникой, проносится как ураган, а потом бесследно исчезает. Возникает впечатление, что огромное войско людей, задача которых — обеспечивать нас ботинками и сапогами, за последние сто лет не только не уменьшилось, но стало ещё больше. И без сомнения, работы у них тоже прибавилось по сравнению со старыми корпорациями времен Якоба Бёме или Ганса Сакса, ибо увеличение досуга противоречит смыслу механики. Она не только будет всё крепче привязывать к себе рабочую силу, но и заставит отдельного человека ещё тщательнее экономить пищу.

Отсюда следует, что в каждом просчитанном до мельчайших деталей предприятии, например в больших гостиницах, ощущается нечто вроде голода, не исчезающего даже тогда, когда всего имеется в изобилии. Когда государство вынуждено распределять пищевые продукты, могут возникнуть чувство голода и паника при полных хранилищах. А совершенное насыщение сопровождается ощущением, что на столе разложено больше, чем могло бы быть съедено. Этим объясняется успокоительное воздействие натюрмортов, а также всех тех блюд, которые, как фрукты или десерт, относятся к разряду демонстративных. В кладовой одного норвежского хутора местный крестьянин застал меня за разглядыванием полных бочек с молоком, припасов чёрствого хлеба, ветчины, колбасы и вяленой рыбы и произнёс: «Maat for et aar», то есть: «Еды на целый год». Среди потоков масс, наводняющих наши города, такого о себе не могут сказать даже самые богатые люди. Всех их от нужды отделяет лишь узкая черта, и иногда, когда понимаешь это, тобой овладевает вселенский страх; нечто подобное бывает при виде китайских рек, несущих свои воды меж высоких, возведённых среди полей дамб.

Поэтому справедливы слова Гесиода о том, что на нашу долю приходится скупой урожай, — и это в мире, полном щедрых даров, где единственный день в году, проведённый в трудах, кормит все остальные. Это заветная цель нашей науки, которая стремится превратить дерево в хлеб, а атомы — в силу. В таких и, пожалуй, ещё более смелых попытках нет ничего утопического, напротив, здесь кроется вера в способность человека преодолеть нужду. Но если подобные искусства приносят плоды, то непредвиденные обстоятельства вновь восстанавливают исходное равновесие — например, увеличение количества пищи увеличивает число едоков или прирост новых сил даёт средства для ведения войны. Марс — ненасытный пожиратель богатств этого мира.