— О том, что все это значит. О том, как… как ты…

— Как я?

— …стал таким.

— А! ТАКИМ… Ну, что ж, — Белояр поставил обратно на столик сок, чтобы тут же взять в руку другой стаканчик, доверху наполненный вином. — Это очень просто. Слушай!

Выпив все залпом, он заговорил.

Это было похоже на их уютные, новогодние вечера. На те долгие разговоры, когда она устраивалась с ногами в кресле с чашкой кофе или бокалом шампанского, а Иван сидел рядом на диване, глядя на нее глазами преданного существа.

Теперь он сидел напротив, взгляд его был жесток или безразличен и редко обращался на Юлию, чаще устремляясь в окно или в пол. Но все равно она слушала как завороженная его голос — опять или уже навсегда простуженный или сорванный, желая в глубине души лишь одного. Чтобы никогда не заканчивалась эта поездка. Чтобы колеса всегда стучали под ее полкой ритмично и гулко, чтобы в малюсеньком пространстве, изначально пахнущем рыбой и тряпками, постепенно накапливался ЕГО запах. И чтобы можно было изредка, когда он не видит, любоваться — жадно, эгоистично любоваться его плечами, пепельной челкой и руками, опасно сжимающими пластик стаканчика.

Он рассказывал о том, что, когда Юлия не приняла его любовь, хотел умереть, но у него, разумеется, не хватило духа. Как пытался вернуться в беспутное, пьяное полузабытье, но не смог, прирученный уютом и теплом. Как приполз измызганным, полудохлым псом к единственному спасению — пожилой матери, давно махнувшей на сына рукой. И, наконец, о том, как согласился, безвольный и равнодушный уже ко всему, последовать советам соседок-кумушек, материных приятельниц.

— Хм-м… — Белояр насмешливо улыбнулся уголком рта, вспоминая. — Венец безбрачия… Сглаз, порча, отворот-приворот, чуть ли не родовое проклятие! Ну, знаешь весь этот бред…

— Знаю… — осторожно кивнула Юлия. — И что дальше?

— Дальше! А-ха-ха-ха!! — он вдруг расхохотался, удивив злой радостью, прозвучавшей в этом смехе. — Эта ведьма — подруга матери, пыталась обнаружить во мне все подряд, представляешь?! Замучилась, бедняжка, колдовать, а потом…

— А… потом?

— Что ты так испуганно смотришь? Потом подумала да и отправила к Медведю, вот и все! Сказала, там мое место. И не ошиблась.

— Не ошиблась?!

— Ну, разумеется… — недоуменно приподнялись пшеничные брови, а взгляд стал холодным, почти как у Велемира. — Бер не только спас меня от суицида. Он дал мне опору в жизни, которая…

Белояр вдруг осекся. Лазоревый взгляд потух, словно чистая озерная вода замутнела от поднявшегося со дня песка. Юлия побоялась что-либо уточнять и переспрашивать. Слишком явным и убийственным звучало для нее продолжение фразы, которое она слышала у себя в голове.

— Которую… ты теперь потерял?

Она прошептала это так тихо, что Иван, скорее всего, не услышал. Во всяком случае — ничем не показал, что слышит. Да этого и не требовалось. И так все было более, чем ясно. И эта безжалостная ясность неподъемной виной навалилась на плечи Юлии, заставляя ссутулить занывшую спину. Она опять, во второй раз испортила ему жизнь, появившись в ней непрошеной, нежеланной гостьей!

— Прости… — пробормотала Юлия без всякой надежды, скорее, сама для себя.

Покачивание поезда, стук колес, мелькание потемневших полустанков за мутным окном усыпляли, вводили постепенно в теплый, умиротворяющий транс. И пока они допивали вино Медведя, доедали хот-доги и старались не смотреть друг на друга, Белояр рассказывал с издевкой и самоиронией о попытках знахарки исправить его подпорченную неправильными поступками, никчемную судьбу. Чем больше он рассказывал, тем яростнее терзало Юлию страшное чудовище по имени «запоздавшее раскаяние». Неожиданный вопрос, прозвучавший в сумрачном купе, резко вывел ее из грустной задумчивости.

— Так что?

Иван смотрел на нее из-под длинной челки изучающее и презрительно, уверенный в том, что уже знает единственный возможный ответ.

— Теперь ты.

— Что — я?

— Теперь ты мне расскажи — как ты туда попала.

— Ты не поверишь…

Юлия мучительно нахмурилась. Даже если бы у нее были желание и силы ворошить свое несчастное прошлое, как она могла? Как могла рассказать ему, именно ему — о Карлосе, об Антонио, о… Марке?!

— Ты все равно не поверишь.

— Да неужели?!!

Юлия вдруг испугалась. Впервые за весь этот бесконечный день он повысил голос. Да еще зверски покосился на два синеватых пятнышка у нее на шее.

— Не поверю? Не поверю или ты не расскажешь?!

— Я… Не могу об этом говорить, потому что…

— Потому что твой так называемый брат тебе не разрешает?

— Это не то, что ты думаешь, — начала оправдываться Юлия.

— Откуда тебе знать, что я думаю?! Медведь сделал меня белым волком, своим приемным сыном! Он научил меня быть сильным, избавил от сомнений и страхов, показал будущее! А теперь я предал своего названого отца! Вот что я думаю!