Деций вынул из мешочка-кисета трубочку, несколько щепоток табаку и огниво. Привычно потер ошейник с димеритовыми вставками – к его жжению он, за пять лет каторги, успел привыкнуть. А раньше ему огниво бы не потребовалось – он зажег бы трубку легким щелчком пальцами… огненная стихия была его профилем. Он пристрастился к курению только на каторге – табачный дым смягчал ощущение удушья, которое любой маг начинал испытывать, когда димерит отсекал его от привычных с детства магических потоков. Хоть какая-то польза от этого странного кустарника, который изначально рос только на Оркейских островах. Но после того, как его лет полтораста назад начали разводить в Когуре, курение начало распространяться в Лакаане, особенно последние лет пятьдесят, стараниями мерканских негоциантов. Что же, вреда от него особого не было – не то что, от дури... А для дольных даже польза, как оказалось.

Деций курил, задумчиво вглядываясь в бесконечный горный хребет, который тянулся отсюда к югу, пересекая степи, солончаки, чудовищную Пустыню Призраков и терялся где-то в ее ненасытной жаркой пасти… Пальцы машинально теребили мясистый «мерканский» нос – внешность коренного гесперидца почти не отличалась от внешности коренного мерканца, что и облегчало работу «под легендой», и послужило дополнительной причиной его нынешнего положения.

Через час, с наслаждением смывая с себя шахтную пыль в душе – чего-чего, а воды в зоне не жалели, горные ледники поставляли ее исправно, Деций размышлял, что такого важного собираются с ним отправить на волю. В том, что обещание Скелета не было пустым базаром, он не сомневался – значит шмонать его будет подкупленный судак… тьфу, каторжный жаргон привязался за пять лет…

Скелет в бараке был один, не считая, конечно, шныря – дневального у тумбочки. Это тоже не было случайным – значит, дело было по-настоящему важным, что даже угловые– подручные бугра к нему не допущены.

Скелет покопался в тюфяке на своей шконке, достал графитовое стило и клочок бумаги.

– Пиши, Монах - скомандовал он. Как и многие уголовники, Скелет был малограмотен и с трудом мог вывести собственное имя, настоящее, разумеется.

Деций начал писать, и по мере письма в нем росло недоумение. То, что ему диктовал Скелет – не на воровском жаргоне, а на нормальном имперском языке, что, само по себе, было удивительно, могло, фигурально выражаясь, взорвать всю каторгу. Один из заключенных обнаружил заброшенный штрек, ведший к старым выработкам вековой давности. Охрана там давно была снята. Это был готовый ход для побега. Скелет передавал неизвестному подельщику наказ, ждать его через четыре месяца с запасом продовольствия, для путешествия через степи, в определенном приметами месте, в отрогах гор. Деций понимал, что и сам побег через заброшенные каменоломни с их обвалами и, вполне возможно, иношными тварями – одни белые сколопендры чего стоят, и переход через степь, где в любой момент можно было нарваться на самалитов или имперский патруль, были смертельным риском. Но он понимал и то, что Скелет имел основания рисковать – его каторга была пожизненной.

– А ты не боишься, бугор, доверять мне такие вещи?

– Что – донесешь судакам? – фыркнул бандит. – Не боюсь, я знаю, что ты их любишь не больше моего.

– А что мне совесть не позволит выпускать душегуба на волю, тоже не боишься? Меня не зря же прозвали Монахом…

– Ты знаешь, за что я сижу? – спросил Скелет, с интересом глядя на Деция.

– За убийство в пьяном виде женщины и ее ребенка.

Скелет посопел, принимая какое-то решение. Затем сказал:

– Ладно, Монах, в жизни никому не исповедовался, но тебе скажу. Ты же, хоть и в ошейнике, правду от параши отличать умеешь?

– Если ты дашь взять тебя за голову, мне нужно положить пальцы тебе на виски…

– Хорошо, берись… Так вот, клянусь Цераписом и Маатой, что ту женщину и ребенка я не убивал и к их убийству никакого отношения не имею.

Скелет не солгал – Деций это чувствовал совершенно отчетливо, несмотря на удушливое ощущение димерита на горле. С огромным удивлением он посмотрел на уголовника.

– Но почему… почему ты не потребовал проверки на суде? Пойти на пожизненную каторгу за чужое преступление?

– Ну-ну, Монах, я же не безгрешный праведник..., - Скелет помрачнел. – Были у меня причины не проходить жреческую проверку и взять на себя вину – большего я тебе не скажу…. Но теперь ты как – со своей совестью в согласии?

– Хорошо, сделаю. – Деций не был столь уж наивен – после пяти лет на каторге наивность выветривается у любого. Он понимал, что взять на себя страшное обвинение Скелет мог, например, опасаясь, что всплывут другие его дела, которые тоже могли тянуть на «вышку». Но он уже не хотел отступать, зная, что непосредственно в омерзительном преступлении уголовник не виновен.

– Заметано. Теперь о деле. Тот, кто его начал, погиб два года назад, под обвалом. Теперь о нем знают только я и ты. А когда ты выйдешь, узнает еще один человечек – ему я доверяю. Ему – и тебе. Больше никому – понял? Я же знаю, кто ты.

– Откуда ты можешь знать, - с тоской подумал Деций… Тем более он был ошеломлен, когда Скелет произнес:

– Ты – фалантер. И тоже мотаешь не свой срок. Тебя взяли с работорговцами, но ты не торговал, а выкупал детей на волю, я знаю. – Скелет смотрел на него в упор. Потом усмехнулся тонкой умной усмешкой, которая особенно странно выглядела на его лице громилы. – Я, Монах, много грешил, но женщин и детей не обижал, я не отмороженный беспредельщик… Хочешь – проверяй дальше, я не бакланю.