Усевшись в машину, я еще раз посмотрела на охотничий домик. Красивое место, тихое, живописное. Столько здесь всего наслучалось. Столько изменилось в моей жизни. Я далеко ушла от тех времен, когда моей единственной крепостью была моя машина.

На фотографиях, где Набоков пишет или просто сидит в машине, он выглядит умиротворенным. Наверное, ему было привычно перемещаться с места на место, делать краткие остановки, не врастая в почву. Я могла его понять.

Теперь моим кабинетом будет моя машина. Я позвонила в Нью-Йорк адвокату по литературным делам. Трубку снял Макс, его ассистент. Я объяснила, что мне нужен адвокат — провести в местном суде дело по возвращению родительских прав, может ли он порекомендовать кого из здешних?

— А это, собственно, где? — поинтересовался Макс; видимо, у него в голове вся география заканчивалась в западной части Десятой авеню.

Я объяснила.

— А аэропорт там есть? — поинтересовался он.

Я ответила утвердительно. Не стала пояснять, что к нам летают только совсем маленькие самолеты.

— Я возьмусь, — сказал он. — Мне это пойдет в зачет как работа на общественных началах.

Спрашивать, разбирается ли он в семейном праве, теперь было вроде как неудобно — он же предложил помочь мне бесплатно. В смысле, именно так я поняла выражение «на общественных началах». Мне совсем не хотелось опираться всем весом на тощего юного Макса, но так уж вышло.

Я сообщила ему, когда назначено слушание, поблагодарила и повесила трубку, — впрочем, он повесил свою первым. Время — деньги. Чьи-то деньги, не мои.

К коллоквиуму по Набокову я готовилась с трепетом. По настоянию Марджи, купила лифчик, приподнимающий грудь. Странное ощущение, когда груди вдруг оказываются ближе обычного к лицу, будто пытаются привлечь твое внимание. Марджи сказала, что юбка-карандаш вполне сойдет, а к ней нужен облегающий свитер, низкие каблуки и какое-нибудь крупное украшение — чем аляповатее, тем лучше. Пояснила, что ученые обожают примитивные культуры и изделия. Я перебрала свою скромную коллекцию украшений и отыскала брошь, которую Сэм когда-то сделал мне ко Дню матери: сухие макаронины, золотая краска. Нацепила ее.

Участники коллоквиума все казались приятными на вид. Неужели в научных кругах пали так низко, что в люди можно выбиться, только имея приятную внешность? Все выглядели ухоженными, отполированными взглядами тысяч студентов.

У входа в аудиторию стоял стол, нагруженный книгами. Каждый из участников был представлен несколькими внушительными томами — каждый, кроме меня. Отдельной стопкой лежали экземпляры «Малыша Рута», предположительно написанного Владимиром Набоковым, обнаруженного мной (вернее, написанного несуществующим Лукасом Шейдом, на которого, похоже, всем было наплевать) и опубликованного издательством «Спортсмен». Рядом с другими книгами блестящая синяя обложка казалась крикливой.

С моего места в дальнем конце подиума были видны лица председательствующих: двое мужчин, две женщины. Я чувствовала, что за мной наблюдают. Я скрестила ноги — они все скрестили тоже. Я отпила воды из бесплатной бутылочки, они тоже хлебнули.

Коллоквиум начался.

Как я и боялась, я не могла уследить за смыслом их беседы. Корни, суффиксы и окончания спиралью вились вокруг головы. Я так мучительно пыталась сосредоточиться, что даже начала двигать ушами. Видимо, мои мыслительные мышцы оказались напрямую связаны с давно редуцировавшимися мышцами, отвечавшими за взмахи ушами, чтобы отогнать мух, если в руках у вас гроздь бананов.

И вот я сижу в своих колготках «в елочку», взятых обратно у дочери напрокат, и шевелю ушами от предельного сосредоточения. В какой-то момент я заметила, что модераторша устремила на меня взгляд.

— А теперь настал черед загадочной истории миссБарретт (все остальные тут были «докторами») и ее удивительной находки, которая то ли принадлежит к набоковскому канону, то ли не принадлежит.

Разговор зашел именно в ту область, которой я боялась больше всего, — заслуживает ли «Малыш Рут» звания подлинника. Повисла долгая пауза — заполнять ее полагалось мне (уши хлопают).

Я молчала, дергалась, медлила — и тут тишину нарушил крупный доктор наук:

— Мы полагаем… — Ученые часто говорят о себе во множественном числе, — что «Малыш Рут», возможно, написан под влиянием Набокова. Однако в нем есть фразы… — Он процитировал вышедшее из-под моего пера предложение из бейсбольной сцены. — Видит бог, такого Набоков написать не мог, особенно в столь блистательный и плодотворный период своего творчества. — Он открыл книгу на странице, помеченной закладкой, и зачитал еще одно мое предложение. — Совершеннейшая абракадабра, — заключил он.

Все обернулись ко мне. Я покивала — сочувственно, серьезно, может, чуть слишком продолжительно, — выражая соболезнования тем, на ком лежит обязанность разбираться со всеми этими сложностями. Посмотрела в их симпатичные умные лица. Почти физически ощутила, как они выпускают когти.

Мозг на секунду отцепился от ушей, и вместе с приливом адреналина под воздействием страха в него вплыла четкая картинка: найденные мною карточки, одна за другой. Я видела их так отчетливо, что могла вслух читать слова. Уши мои успокоились.