Под фамилиями было написано:

«Спите, дорогие товарищи! Мы за вас отомстим. Вы первые подняли знамя восстания. Мы донесли его до диктатуры пролетариата. Клянёмся донести его до торжества коммунизма!»

Тата притихла. Молчал и Владик. Ему открылось что-то большое, важное, такое большое, что сразу всего и не обдумаешь. Он понял теперь, почему Пресня называется Красной, почему тут есть и Баррикадная улица, и Дружинниковская, и Большевистская, и Шмидтовский проезд, почему Горбатый мост называется мостом имени Пятого года…

— Ау, экскурсия, где вы тут? — раздался за спиной старческий голос, и в комнату, мягко шаркая белыми валенками, вошёл дедушка. В руках у него был кинжал, тот самый, который принёс Владик. — Ну что, Танюша, всё ему показала?

— Что ты, дедушка, разве можно всё!

— А что? Ведь ты у нас экскурсовод хоть куда! Скоро мы тебя в штат зачислим и жалованье тебе положим.

— Ты всё смеёшься, дедушка! — улыбнулась Тата. — Ты лучше скажи, куда мы кинжал пристроим?

— А вот мы его сюда! — сказал дедушка и маленьким ключом отпер стеклянную витрину.

На чёрном бархате лежали наганы, финки, самодельные бомбы. Всё это было старое, ржавое.

Дедушка бережно положил кинжал между наганом и финским ножом, медленно опустил стеклянную крышку и, запирая витрину, сказал:

— Пусть народ видит, каким оружием сражались дружинники в девятьсот пятом году.

Дедушка, Тата и Владик склонились над витриной и долго разглядывали старый кинжал с заржавленной рукояткой, сделанный из стального трёхгранного напильника.

…………

— А панораму ты ему показала? — спросил дедушка.

— Ой, нет ещё!

— Как же! Ведь это ему, пожалуй, больше всего понравится… Пойдём, сынок.

Дедушка подвёл Владика к большому ящику без передней стенки и повернул блестящий выключатель.

Внутренность ящика осветилась. Владик увидел ночное небо, охваченное заревом. Слева — горящий дом с пробитой крышей. Из окон вырываются языки пламени и клубы серого дыма. Справа — занесённые снегом деревья. Вдали виден Горбатый мост и построенная поперёк моста баррикада. На ней чернеют фигуры дружинников.

Владик не мог оторваться от панорамы: всё было как живое.

— Это один художник нам сделал, — сказал дедушка. — Это горит фабрика Шмидта. Она тогда, в пятом, вся как есть дотла сгорела. — Дедушка помолчал. — Ну ладно, хватит, сынок. — Он щёлкнул выключателем, и панорама погасла. — Сразу всего не осмотришь. А время позднее.

Владик опомнился:

— Верно! Мне, знаете, давно домой надо. Я ведь сказал — на полчасика.

Они перешли в жилую часть дома, и Владик стал одеваться.

— Лучше, лучше кутайся! — сказала Тата. — Слышишь, какой ветер!

— Ничего, ерунда!

— Нет, не ерунда. — Она подняла ему воротник. — И уши завяжи, вот так!

Владик простился с дедушкой, с Татой, вышел на улицу и зашагал к дому.

Он торопился: было поздно.

Вдали, над высокими домами, стояло зарево — это сверкали огни на Красной Пресне. А Владик словно ещё видел перед собой охваченные багровым заревом небо над Горбатым мостом, горящую фабрику Шмидта и тёмные фигуры дружинников с наганами и кинжалами в поднятых руках…

Дня через три Петя зашёл к Владику:

— Владька, давай заниматься, а то завтра, наверное, вызовут.

— А что задали? — спросил Владик. Петю к себе в комнату он не пустил, а разговаривал с ним в коридоре.

— Как «что задали»! По истории — мифы. По географии — подземные воды…

— Подземные воды? — Владик потёр усталые глаза, подумал и сказал: — Ну его… Сейчас не буду!

Петя опешил:

— Почему?

— Да есть одно дело.

— Опять дело! А какое дело?

— Потом узнаешь.

— Вот что, Владька, — обиженно заговорил Петя: — так я не согласен. Не хочешь со мной дружить, так и говори. А дурака валять нечего.

— Какого дурака! Я тебя не валяю.

— Неостроумно! Я тогда с Толькой буду дружить, и всё.

— Ну и дружи с Толькой.

— А ты мне не указывай, с кем дружить. Ты лучше скажи: почему раньше с тобой всё вместе — и копили, и уехать хотели, и всё, а сейчас у тебя вон всё какие-то секреты? Подумаешь, какой секретный!