Анна. Конечно, чего торопиться!

Инна Александровна. Ну-ну! Да говорите же!

Трейч. Кажется, пулевая или картечная рана в плечо. Вначале он был в сознании, но потом впал в беспамятство. Я донес его до переулка, но здесь встретился отряд драгун. Долго я бороться не мог, тем более что я подвергал его опасности расстрела; и я оставил тело им, а сам вернулся к нашим. Теперь, вероятно, он в тюрьме.

Инна Александровна (плачет). Колюшка, Колюшка! А мы-то сидим и ничего не знаем. Чуяло мое сердце, чуяло. Ну, не опасно он, скажите? А?

Трейч. Не думаю.

Петя. А Маруся? Отчего вы ничего не скажете про Марусю? Она убита?

Анна. Да нет! Валя, хочешь воды с коньяком?

Трейч. Мы видели ее на одну минуту. Она осталась, чтобы разыскать товарища Николая!

Инна Александровна. Ах, Маруська! Молодец, ей-богу! Так и надо, так и надо. Вот скажите, какая девушка! Как вас, — Трейч… хотите коньяку? На вас лица нет. Выпейте, голубчик. Я бы вас поцеловала, да знаю, что ваш брат этого не любит.

Трейч. Сочту за особенную честь.

Целуются.

Инна Александровна. Ах ты, Маруська, Маруська! И этот тоже… Минна! (Выходит.)

Лунц (почти в безумии). Значит, напрасно?

Поллак. По-видимому.

Лунц. Значит, напрасно вся эта кровь, эти тысячи жертв, эта беспримерная борьба, эта… эта… Проклятье! Зачем я был здесь? Зачем я не лег там, с моими братьями?

Верховцев. Как же… вы хотите, чтобы… буржуа… сразу отдал… свое владычество над землей? Буржуа… не дурак. И лечь еще успеете.

Трейч. Борьба не кончена.

Поллак. Вы рабочий, господин Трейч?

Трейч. Рабочий. Кстати: я не сказал госпоже Терновской, так как не хотел тревожить ее напрасно, что Николай, может быть, расстрелян.

Петя. Расстрелян!

Трейч. Уже по дороге сюда я слыхал, что они расстреливают всех пленных без суда… и раненых также.

Петя (вздрагивает и закрывает лицо руками). Какой ужас!

Лунц. Звери! Они всегда питались человеческой кровью. Они сыты ею по горло.

Верховцев. Да… они никогда не были… вегета… рианцами.

Лунц. Как можете вы шутить.

Анна. Валя, ведь тебе же нельзя говорить.

Верховцев. Это ободранные… ноги приводят меня в такое… настроение. Я замолчу, Анна, я устал. Мне только… интересно взглянуть… на физиономию звездочета.

Трейч. Тише.

Входит Инна Александровна.

Они борются, и мы, конечно, не можем предписывать им правил борьбы.

Житов. А вот и Сергей Николаевич.

Наверху лестницы показывается Сергей Николаевич и на ходу бросает.

Сергей Николаевич. Что это? Где Николай?

Инна Александровна. Не пугайся, отец. Он ранен, в тюрьме.

Сергей Николаевич (останавливаясь, сверху). Разве там еще убивают? Разве там еще есть тюрьмы?

Верховцев (злобно). С неба… свалился.

Занавес

Весеннее ясное утро в горах; небо безоблачно; все залито солнцем. Справа, в глубине, угол здания обсерватории с уходящей вверх башней; середина — двор, по которому проложены асфальтовые дорожки, как в монастырях; двор неровный, опускается вниз, в задней стороне сцены, где низкий каменный забор и ворота. За ним цепь гор, но не выше той, на которой расположена обсерватория. Слева и ближе к авансцене угол дома с каменной верандой над обрывом. Полное отсутствие растительности. Со времени первого действия прошло три недели. Верховцев в кресле на колесах: его возит взад и вперед Анна. Житов сидит у стены — греется на солнце. Все одеты по-весеннему, кроме Житова, который в одном пиджаке.

Житов (сидит). А то дали бы мне, Анна Сергеевна, я бы повозил.

Анна. Нет, уж сидите, никого не люблю утруждать. Тебе хорошо, Валя?

Верховцев. Хорошо, только за каким чертом вертимся мы здесь, как крысы в крысоловке. Поставь меня рядом с Житовым, я тоже хочу запастись энергией от солнца. Так, хорошо. Приятно!

Анна. Отчего вы не работаете, Житов?

Житов. Погода такая… Я как взыграет весеннее солнце, так уж не могу в комнатах сидеть. Вот погреюсь, погреюсь, да и…