Савва (делает страшную рожу, приставляет из пальцев рога). Я черт.

Егор Иванович.Черт и есть!

Савва (оглядываясь). А не будет ли черту поужинать? Грешниками я сыт, а так, чего-нибудь повкуснее?

Егор Иванович.А ты где шатался, когда люди ужинали? Теперь и так посидишь.

Савва.С ребятами я сидел, родитель, с ребятами, — они сказки мне рассказывали. Ну и здоровы же рассказывать! И все про чертей, да про ведьм, да про покойников. По вашей специальности, философ. Рассказывают, а сами трусят, оттого и сидели так долго, — боятся домой бежать. Один Мишка молодец: ничего не боится.

Сперанский (равнодушно). Что ж, и он умрет.

Савва.Господин хороший! Да не будьте же вы мрачны, как центральное бюро похоронных процессий! И охота вам каркать: умрет, умрет. Вот родитель мой совсем скоро умрет, а смотрите, какое у него приятное и веселое лицо.

Егор Иванович.Сатана! Совсем сатана!

Сперанский.Да если же мы не знаем…

Савва.Голубчик! Жизнь — ведь это такое интересное занятие. Понимаете, жизнь! Пойдемте завтра в ладышки играть, а? Я вам свинчатку дам — какую, батенька, свинчатку!.. (Незаметно входит Липа.)И потом, вам нужно заниматься гимнастикой. Серьезно, голубчик. Смотрите, какая у вас грудь; вы через год подохнете от чахотки. Дьяконица будет рада, но какой переполох поднимется среди покойников! Серьезно. Вот я занимался гимнастикой, и поглядите. (Легко поднимает за ножку тяжелый стул.)Вот!

Липа (очень громко смеется). Ха-ха-ха!

Савва (опуская стул, несколько сконфуженно). Чего ты? Я думал, тебя нет…

Липа.Так. Тебе бы следовало в цирк поступить акробатом.

Савва (угрюмо). Не говори глупостей.

Липа.Обиделся?

Савва (вдруг смеется весело и добродушно). Ну вот, чепуха! В цирк так в цирк. Мы вместе со Сперанским поступим. Только не акробатами, а клоунами… согласны? Вы умеете горящую паклю глотать? Нет? Ну, погодите, я и этому вас научу. А ты вот что, Липа, дай-ка мне поесть. С утра не жрал.

Егор Иванович.Сатана! Совсем сатана! Не жрал. Так кто же теперь жрет? Где это видано?

Савва.А ты вот посмотри, это очень интересно. Ты погоди, отец, я тебя тоже научу паклю глотать, — совсем молодцом будешь!

Егор Иванович.Меня? Дурак ты, больше ничего. Тюха, давай водку!

Тюха.Не дам.

Егор Иванович.Чтоб вас всех… Вскормил, взлелеял… (Уходит.)

Липа (подавая молоко и черный хлеб). Ты что-то весел сегодня?

Савва.Да, и ты весела.

Липа (смеется). Я весела.

Савва.И я весел.

Пьет с жадностью молоко. На улице шаги становятся громче, наполняют звуком своим комнату и снова слегка стихают.

Савва.Как топочут!

Липа (выглядывает в окно). Завтра будет хорошая погода. Сколько я ни запомню, в этот день всегда солнце.

Савва.М-да. Это хорошо.

Липа.И когда несут икону, вся она сверкает от драгоценных камней, как огонь, и только лик ее темнеет. Не радуют его эти драгоценности, мрачен и темен он, как горе народное… (Задумывается.)

Савва (равнодушно). М-да? Вот как.

Липа.Когда подумаешь, сколько пало на него слез, сколько слышал он стонов и вздохов! Уже одно это делает его такою святынею — для всякого, кто любит и жалеет народ, понимает его душу. Ведь никого у них нет, кроме Христа, — у всех этих несчастных, убогих… Когда я была маленькая, я все ждала чуда…

Савва.Это было бы интересно.

Липа.Но теперь я поняла, что Сам Он ждет от людей чуда, ждет, что перестанут люди враждовать и губить друг друга.

Савва.Ну, и что же?

Липа (сурово смотрит на него). Ничего. Завтра сам увидишь, когда понесут Его. Увидишь, что делает с людьми одно только сознание, что Он здесь, с ними. Живут они весь год грязно, нехорошо, в ссорах и страданьях, а в этот день точно исчезает все… Страшный и радостный день, когда вдруг точно сбрасываешь с себя все лишнее и так ясно чувствуешь свою близость со всеми несчастными, какие есть, какие были, — и с Богом!

Савва (быстро). Который, однако, час?

Сперанский.Сейчас пробило четверть двенадцатого, если не ошибаюсь.

Липа.Рано еще.

Савва.Что рано?

Липа.Так. Рано, говорю, еще.

Савва (подозрительно). Что это ты?

Липа (вызывающе). А что?

Савва.Почему ты сказала: рано еще?