Крафт. Он спит.

Керженцев. Да. Так он спит теперь по целым дням. Это третий орангутанг, который умирает в этой клетке от тоски. Зовите его по имени — Джайпур, у него есть имя. Он из Индии. Первого моего орангутанга, африканца, звали Зуга, второго — в честь моего отца — Игнатием. (Смеется.)Игнатием.

Крафт. Он играет… Джайпур играет?

Керженцев. Теперь мало.

Крафт. Мне кажется, что это тоска по родине.

Керженцев. Нет, Крафт. Путешественники рассказывают интересные вещи про горилл, которых им доводилось наблюдать в естественных условиях их жизни. Оказывается, гориллы так же, как и наши поэты, подвержены меланхолии. Вдруг что-то случается, волосатый пессимист перестает играть и умирает от тоски. Так-таки и умирает — недурно, Крафт?

Крафт. Мне кажется, что тропическая тоска еще страшнее, чем наша.

Керженцев. Вы помните, что они никогда не смеются? Собаки смеются, а они нет.

Крафт. Да.

Керженцев. А вы видали в зверинцах, как две обезьяны, поиграв, вдруг затихают и прижимаются друг к другу, — какой у них печальный, взыскующий и безнадежный вид?

Крафт. Да. Но откуда у них тоска?

Керженцев. Разгадайте! Но отойдем, не будем мешать его сну — от сна он незаметно идет к смерти. (Задергивает полог.)И уже теперь, когда он долго спит, в нем наблюдаются признаки трупного окоченения. Садитесь, Крафт.

Оба садятся к столу.

Будем играть в шахматы?

Крафт. Нет, сегодня мне не хочется. Ваш Джайпур расстроил меня. Отравите его, Антон Игнатьевич.

Керженцев. Незачем. Сам умрет. А вина, Крафт?

Звонит. Молчание. Входит слуга Василий.

Василий, скажи экономке, чтобы дали бутылку Иоганисберга. Два стакана.

Василий выходит и вскоре возвращается с вином.

Поставь. Пейте, пожалуйста, Крафт.

Крафт. А вы что думаете, Антон Игнатьевич?

Керженцев. О Джайпуре?

Крафт. Да, о его тоске.

Керженцев. Много я думал, много… А как находите вино?

Крафт. Хорошее вино.

Керженцев (рассматривает бокал на свет).А год узнать можете?

Крафт. Нет, куда уж. Я к вину вообще равнодушен.

Керженцев. А это очень жаль, Крафт, очень жаль. Вино надо любить и знать, как все, что любишь. Вас расстроил мой Джайпур — но, вероятно, он не умирал бы от тоски, если бы умел пить вино. Впрочем, надо пить вино двадцать тысяч лет, чтобы уметь это делать.

Крафт. Расскажите мне о Джайпуре. (Садится глубоко в кресло и опирается головой на руку.)

Керженцев. Здесь произошла катастрофа, Крафт.

Крафт. Да?

Керженцев. Да, какая-то катастрофа. Откуда эта тоска у обезьян, эта непонятная и страшная меланхолия, от которой они сходят с ума и умирают в отчаянии?

Крафт. Сходят с ума?

Керженцев. Вероятно. Никто в животном мире, кроме человекоподобных обезьян, не знает этой меланхолии…

Крафт. Собаки часто воют.

Керженцев. Это другое, Крафт, это страх перед неведомым миром, это ужас! Теперь всмотритесь в его глаза, когда он тоскует: это почти наши, человеческие глаза. Всмотритесь в его общую человекоподобность… мой Джайпур часто сидел, задумавшись, почти так, как вы сейчас… и поймите, откуда эта меланхолия? Да, я часами сидел перед клеткой, я всматривался в его тоскующие глаза, я сам искал ответа в его трагическом молчании — и вот мне показалось однажды: он тоскует, он грезит смутно о том времени, когда он также был человеком, царем, какой-то высшей формой. Понимаете, Крафт: был! (Поднимает палец.)

Крафт. Допустим.

Керженцев. Допустим. Но вот я смотрю дальше, Крафт, я смотрю глубже в его тоску, я уже не часами, я днями сижу перед его безмолвными глазами — и вот я вижу: или он уже был царем, или же… слушайте, Крафт! или же он мог им стать, но что-то помешало. Он не вспоминает о прошлом, нет, — он тоскует и безнадежно мечтает о будущем, которое у него отняли. Он весь — стремление к высшей форме, он весь — тоска о высшей форме, ибо перед ним… перед ним, Крафт, — стена!