Еще одним важным мероприятием по поддержанию политической надежности войск являлась чистка личного состава. Ее задачи и процедура были определены в середине июля 1928 г. в совершенно секретной директиве Реввоенсовета СССР № 065652/СС. В этом документе обозначались две категории лиц, подлежащих изъятию из армии: социально чуждые (СЧЭ) и классово враждебные элементы (КВЭ). Под СЧЭ понимались дети попов, жандармов, полицейских, чиновников судебного ведомства и т. д. К категории КВЭ относились дети кулаков, лишенных избирательных прав, дети зажиточных крестьян, которые в последнее время проявили себя активными и сознательными проводниками классово чуждых влияний.

Согласно директиве, списки увольняемых утверждались РВС военных округов и направлялись в соответствующие исполкомы для зачисления в тыловое ополчение. В январе 1929 г. были подведены первые итоги чистки. Количество уволенных по РККА составило 4029 человек [755] .

Основной этап чистки начался уже в 1930 г. Как и в предыдущие два года, особые отделы напрямую привлекались к чистке и являлись главным поставщиком информации на конкретных лиц. Они не ограничивались собственными данными, а затребовали дополнительные сведения из территориальных органов ОГПУ на военнослужащих, намеченных к изъятию из рядов армии [756] .

Поступление дополнительной информации и активизация агентурно-осведомительной работы особых отделов сказались на темпах и масштабах чистки. Только за первые шесть месяцев 1930 г. из войск было уволено 5703 человека [757] .

К концу 1933 г. суммарная численность изъятых из армии военнослужащих составила 36 938 человек [758] .

Участие особых отделов в поддержании политической надежности войск в период ужесточения хлебозаготовок, сплошной коллективизации и уничтожения кулачества как класса выражалось и в целенаправленной фильтрации личного состава воинских частей, привлекаемых к подавлению крестьянских выступлений.

Согласно приказу ОГПУ № 44/21 от 2 февраля 1930 г. проведение операции по кулачеству возлагалось на полномочные представительства ОГПУ, которым придавались войска органов госбезопасности. В этом же приказе определялось, что части Красной армии допускалось использовать лишь в самых крайних случаях, при возникновении восстаний. Но даже в этих случаях требовалось получить согласие Реввоенсоветов военных округов, а особые отделы обязывались участвовать в отборе намечаемых частей и профильтровать всех военнослужащих [759] .

Особым органам ставилась также задача выявлять и предотвращать факты несанкционированного использования войск в кампании по раскулачиванию. В этом отношении характерным является так называемое «Медынское дело», ставшее нарицательным среди историков. Суть его, вкратце, такова. В январе 1930 г. 243-й стрелковый полк принял участие в раскулачивании некоторых жителей города Медыни (ныне Калужской области). Военную силу посчитали нужным привлечь члены бюро местного райкома ВКП(б). Процесс раскулачивания превратился в банальный грабеж военнослужащими местного населения.

Соответствующей реакции не последовало ни от местных властей, ни от командования и политсостава полка. Первым сообщил о происходящем уполномоченный Особого отдела 81-й дивизии. Командира полка незамедлительно вызвали в Калугу для дачи объяснений начальнику Особого отдела, и более подробная информация о произошедшем ушла в ОО ОГПУ, а оттуда — в наркомат по военным и морским делам. А командование и политотдел дивизии, боясь ответственности, делали все возможное, чтобы исказить произошедшее и представить все в «розовом свете». Особый отдел был обвинен ими в стремлении побыстрее дать сведения «наверх». Такого же мнения придерживался нарком К. Ворошилов, который сам узнал о произошедшем от генсека ВКП(б) И. Сталина, и это придало «Медынскому делу» иное звучание [760] .

Как мы уже говорили, в 1927 г. радикализировалась борьба с оппозицией в ВКП(б). Она проявилась и в войсках, однако это сознательно замалчивалось, поскольку армия считалась оплотом существующего режима, а следовательно, должна была в общественном мнении представляться монолитной силой, на все 100 % поддерживающей большинство ЦК партии.

Об этом не раз публично высказывался председатель Реввоенсовета и нарком по военным и морским делам К. Ворошилов. В своем докладе на XVI съезде ВКП(б) он вспомнил обстановку 1927 г. и заявил, что оппозиционерам все время хотелось найти какой-либо мостик к нашей Красной армии. «Из этой попытки, — утверждал К. Ворошилов, — конечно, ничего, кроме конфуза для оппозиционеров, не могло получиться… на протяжении всего этого времени в Красной армии не было ни единого случая, который мог бы вызвать тревогу в отношении ее политической стойкости не только у ЦК, но и у непосредственных ее руководителей» [761] .

Реальная обстановка была далека от благостной картины, нарисованной наркомом.

Деятельность оппозиции в армейской среде в 19231924 гг. многому научила чекистов. Основным выводом для них явилось то, что находящиеся на командных должностях и в военно-учебных заведениях троцкисты могли создать ядро для вооруженного выступления в Москве. Именно этот вывод и ожидали в высших партийных инстанциях. Там понимали, насколько сложно нацелить органы госбезопасности на активную агентурно-оперативную работу против членов РКП(б), участников Гражданской войны, известных командиров и политработников, с которыми особисты бок о бок боролись против белогвардейцев, интервентов, предательства и шпионажа в частях Красной армии и Флота.