– Как и должно быть, милорд.

– И мне термин измененное состояниенравится ничуть не больше, чем галлюцинация, – продолжила Джилли. – Превращает меня в какую-то идиотку.

– Не могу поверить, что мы спорим о терминологии.

– Я не спорю. Просто говорю, что мне не нравится.

– Если нам приходится об этом говорить, мы должны как-тоназвать предмет нашего разговора.

– Тогда давай об этом не говорить, – предложила она.

– Ничего другого нам не остается. Что, по-твоему, мы должны делать? Мчаться неизвестно куда до конца жизни, нигде не останавливаться и не говорить об этом?

– Как это и должно быть, милорд.

– Раз уж мы заговорили о передвижении… ты слишком гонишь.

– Да нет же.

– На спидометре больше девяноста.

– Это кажется с твоего места.

– Правда? А что кажется с твоего?

– Восемьдесят восемь, – признал он и чуть снизил нажим на педаль газа. – Давай назовем это… мираж. Этот термин не подразумевает психической неуравновешенности или религиозной истерии.

– Как и должно быть, милорд.

– Я думаю, может, фантазм, – предложила Джилли.

– Фантазм меня вполне устроит.

– Но мираж, пожалуй, лучше.

– Отлично! Великолепно! И мы в пустыне, так что подходит идеально.

– Но в действительности это не мираж.

– Знаю, – заверил он ее. – Это что-то твое, особенное, уникальное, точного названия которому нет. Но, если этот мираж появился исключительно благодаря этой чертовой субстанции, которую вкололи в тебя… – Он замолчал, чувствуя, что она начнет протестовать. – Слушай, давай смотреть правде в глаза. Здравый смысл подсказывает, одно и другое взаимосвязаны.

– Значение здравого смысла зачастую преувеличивают.

– Только не в семье О’Коннер.

– Я – не член семьи О’Коннер.

– Что освобождает нас от необходимости сменить фамилию.

– Как и должно быть, милорд.

Она не хотела с ним спорить, знала, что они в одной лодке, но не смогла сдержаться.

– Значит, в семье О’Коннер нет места таким, как я, да?

– Опять мы возвращаемся к «таким, как я».

– У тебя, похоже, это пунктик.

– Нет у меня такого пунктика. Он есть у тебя. Какая-то ты чувствительная. В любой момент готова взорваться, как перегретый паровой котел.

– Прекрасно. Теперь я – перегретый паровой котел. У тебя просто талант доставать людей.

– У меня? Да нет в мире человека, с которым легче поладить, чем со мной. Я никогда никого не доставал… до встречи с тобой.

– Как и должно быть, милорд.

– Стрелка у тебя опять залезла за девяносто, – предупредила она.

– На спидометре восемьдесят девять, – не согласился он, но на этот раз не снизил давление ноги на педаль газа. – Если мираж появился благодаря субстанции, которую в тебя ввели, меня, скорее всего, ждет то же самое.

– Еще одна причина, по которой не стоит ехать быстрее девяноста миль в час.

– На спидометре восемьдесят девять, – поправил он и с неохотой чуть сбросил скорость.

– Этот сукин сын, безумный коммивояжер, первым сделал укол тебе, – напомнила Джилли. – Поэтому, если бы субстанция вызывала миражи, ты бы увидел его раньше меня.

– Повторяю в сотый раз – он не коммивояжер. Безумный врач, ученый-псих, что-то в этом роде. И, если уж на то пошло, он говорил, что его субстанция на всех действует по-разному. Индивидуально.

– Как и должно быть, милорд.

– Индивидуально? Как это?

– Он не сказал. По-разному. Еще он сказал, что эффект всякий раз интересный, часто потрясающий, иногдаположительный.

Ее передернуло при воспоминании о машущих крыльями птицах и горящих свечах.

– Мираж не был положительным эффектом. Что еще сказал доктор Франкенштейн?

– Франкенштейн?

– Мы не можем называть его безумным врачом, ученым-психом, чокнутым сукиным сыном, коммивояжером. Нам нужно дать ему вымышленную фамилию, пока мы не узнаем настоящую.

– Но Франкенштейн…

– Что тебе не нравится?

Дилан поморщился, неопределенно взмахнул рукой.

– Очень уж это…

– Как и должно быть, милорд.

– Мелодраматично, – решил он.