– Кузьма Юрьевич через две недели улетает на пленум, – сказал генерал и зачем-то посмотрел на ручные часы.

Они думали об одном и том же, по-прежнему демонстрировали друг другу хладнокровие и выдержку, но старательно избегали встречаться взглядами, чтобы не увидеть глубоко затаенного страха. Генерал Попов, собственно говоря, в деле Игоря Саввовича Гольцова мог занять четкую позицию безупречного соблюдения законности, генералу нужно было, казалось, только объективно разобраться с проступком полковника Сиротина, но в потоке событий все обстояло не так просто: генерал Попов крепко-накрепко был связан с первым заместителем председателя облисполкома Карцевым, и то, что угрожало Карцеву, косвенно угрожало генералу Попову. Кто может знать, понравится ли начальник УВД области Попов человеку, который – пронеси, нелегкая! – заменит Карцева? И кто знает, не обернутся ли события и против генерала Попова?

– Когда заканчивается следствие? – спросил Иван Иванович.

Генерал смотрел вниз и вбок, молчал долго и напряженно.

– Я думаю, Иван Иванович, – наконец сказал он, – что Селезнев уже получил все необходимое по существу дела.

Если бы не было за плечами Ивана Ивановича Карцева войны, если бы не родился он в семье охотника-промысловика, если бы жизнь не приучила Карцева каждый день, час и секунду бороться за право быть Карцевым, чтобы делать любимое дело, он сейчас завыл бы от тоски и отчаяния – произошло то, чего он так боялся, когда впервые услышал о гаражной истории. Иван Иванович внутренне был готов взвалить на свои плечи труса и подхалима Малярко, принять самое суровое наказание за дочь и зятя, но до последней секунды не верил, что кто-то осмелится запугивать следователя, чтобы спасти его, Карцева, или по крайней мере угодить первому заместителю.

– Как же так, генерал? – грозно начал Карцев, но остановился, подумав, безнадежно спросил: – Чего же хотел Сиротин? Прекратить дело?

– Он не хотел прекращать дело! – возбужденно проговорил генерал. – Он сделал попытку уговорить Селезнева рассматривать происшествие как обоюдную драку…

– Зачем?

– Чтобы не выйти на гаражи! – удивленно подняв обе брови, ответил генерал. – Если не требуется доказывать лжесвидетельство, то гаражи остаются в стороне… Их нет в протоколе!

– А письмо в обком и «Правду»? А взбудораженный город? А детская площадка? А жулики? – восклицал Иван Иванович, бледнея от гнева. – А мой зять? Его биография? А потерпевший, едва не скончавшийся?

Незнакомое происходило с Иваном Ивановичем Карцевым, славящимся выдержкой, хладнокровием, добротой, снисходительностью к чужим слабостям. Карцев не замечал, что, выкрикивая визгливые фразы, угрожающе стучит концом карандаша о стекло гигантского стола.

– Как вы посмели! – кричал, не понимая, что кричит, Иван Иванович Карцев. – Что вы думали, когда принимали преступное решение повлиять на ход следствия? Да вы понимаете, чем это пахнет? Я вас спрашиваю: понимаете? А если понимаете, то как вы посмели, как только вы посмели?!

Графит карандаша сломался; Карцев в сердцах бросил карандаш в корзину для мусора, схватил с подставки другой и опять начал тонкоголосо выкрикивать бессмысленные, чужие для него слова, но уже выдыхался, затихал, приходил в себя, и когда замолк, то оказалось, что генерал Попов сидит-посиживает с величавым, надменным, пышущим здоровьем лицом и полуприкрытыми глазами, словно ему не пристало видеть вечерний свет и словно крик Карцева – единственное из всех средств, что могло помочь генералу обрести мужество и равновесие.

– Вы спрашиваете, как посмел полковник Сиротин припугнуть Селезнева? – многозначительно проговорил генерал. – Сиротин, возможно, за это снимет погоны, но ваш зять, Гольцов Игорь Саввович, на первом же следствии давал такие показания, словно нарочно выводил Селезнева на гаражи… – Генерал зло поморщился. – Это ваш зять, сердечный друг полковника, поведением на следствии вынудил Сиротина к должностному проступку. Гольцов всю гаражную историю сваливает на Светлану Ивановну, хотя заявление в райисполком написал сам. Ну, кто поверит: ваш зять даже НЕ СЛЫШАЛ, что гараж находится в Пионерском переулке, и ни разу не видел его до ночного столкновения? Не понимаю, для чего Гольцов дает такие показания. И никто не поймет!

Уверенный голос, сдержанные жесты, напряженный блеск глаз – таким был сейчас генерал Попов, почувствовавший в тонкоголосых криках Карцева слабость и отчаяние.

– Вы все сказали? – сдержанно спросил Карцев.

Генерал раскованно усмехнулся:

– Еще несколько слов… Полгорода знает, что накануне происшествия Гольцов ночевал у начальника планово-экономического отдела треста Маргариты Васильевны Хвощ. Поэтому ходит нелепый слух, будто Гольцов специально… подставляет под удар Светлану Ивановну и вас, чтобы переметнуться к ловкой бабенке.

«Все мы только люди», – подумал Карцев и поднялся.

– Я вас больше не задерживаю, Геннадий Георгиевич. Думаю, что в ближайшие дни вы мне понадобитесь…

Придвинув к себе подставку с карандашами, Иван Иванович начал их внимательно разглядывать, и потому генеральское «До свидания!», оставшись без ответа, как бы повисло в воздухе и не глохло до тех пор, пока Попов не вышел из кабинета Когда же бесшумная дверь захлопнулась и тишина медленно растеклась по кабинету, Иван Иванович поднялся, пошел по ковровой дорожке, заложив руки за спину, ссутулившись и к чему-то непонятному прислушиваясь Он четыре раза измерил вдоль и поперек кабинет, опять сел в кресло, положив подбородок на сцепленные замком руки, закрыл глаза… Итак, надо было хорошенько все обдумать понять, проанализировать, но мысли разбегались как шарики пролитой ртути, сосредоточиться не удавалось, и вместо того, чтобы разобраться в сложившейся ситуации, Карцев вспоминал, как подростком ловил на Кети окуней Он, всегда такой логичный, здравомыслящий, деловитый, оказался безоружным перед лицом нелепейшей, в сущности, полуфантастической истории. Мог ли Карцев, принимающий каждодневно ответственные решения областного масштаба и, следовательно, постоянно рискующий, предусмотреть опасность в каком-то Пионерском переулке? Бред! Ум отказывался понимать и решать – это походило на то, как если бы электронно-вычислительную машину заставили заниматься таблицей умножения. А ситуация была такой опасной, что Иван Иванович во второй раз отстраненно подумал – «Это – конец!»