– Помочь Игорю трудно, но можно, – неторопливо заговорила Елена Платоновна. – Девяносто шансов из ста, что карьера Карцева закончена… – Она сделала многозначительную паузу. – Игорь и Светлана должны как можно скорее уехать из Ромска. Я хорошо помню, что теперешний директор комбината Молданлес – твой школьный и студенческий товарищ. Обмен квартир устроит полковник Сиротин… Ты, Сергей, должен побеспокоиться, чтобы Игорю дали должность, соответствующую его способностям… – Еще одна тяжелая пауза. – Мы надеемся, что при могущественных связях Саввы со временем нам удастся перевести Игоря в Москву – в институт или министерство. – Последняя пауза. – Я могу, подобно тебе, произнести покаянную речь, но что толку… Прошу тебя, Сергей, в последний раз. Если наша песенка спета, как ты сказал, пусть будет счастлив Игорь. Я его действительно люблю больше всех на свете. В нем моя жизнь, вся моя любовь.

И ничего в мире не изменилось! По-прежнему на повороте звенел и скрежетал трамвай, попискивали пичуги, сосны отражали легким шумом чужеродные городские звуки. Все оставалось на месте, хотя рядом с Валентиновым сидел человек, мыслящий как электронно-счетная машина.

– Это чудовищно, Елена! – волнуясь, сказал Валентинов. – Спасая людей за операционным столом, ты убиваешь самых близких, как только снимаешь резиновые перчатки… Скажи, ты взяла слово с Игоря не говорить мне об отцовстве?

– Да. Я была вынуждена сделать это…

– Лжешь!. – тихо сказал Валентинов. – Ты хотела обезоружить Игоря, лишить его возможности сопротивляться моим решениям. С той же целью ты взяла с меня слово не говорить Игорю, что я его отец… Хватит! С меня хватит, Елена! Я сегодня же поговорю с Игорем и буду действовать так, как считаю нужным. В конце концов он мой сын, и долг отца – бороться за него против тебя.

Валентинов встал, застегнул на все пуговицы пиджак, глядя на вершины сосен, протяжно и тоскливо усмехнулся. Да, в мире подлунном ничего не изменилось… Он горбился от тяжести и тупого отчаяния, от того, что разговор с сыном, как это ни горько, пойдет только о непоправимом, и от этого чувствовалось, как тяжко и смрадно на душе, как Валентинов стар, тяжел, неповоротлив. Все пятьдесят девять лет сразу ощутил главный инженер, стоя на песчаной дорожке, испещренной вычурными солнечными тенями. Война и туберкулез после войны, уход жены и смерть отца в отдаленных краях, всепоглощающая работа, пять с лишним лет напряженной жизни вблизи сына, которого нельзя назвать сыном, страх за мать – единственного родного человека на земле. Умрет мать – и большой дом Валентиновых останется пустым и гулким, как порожняя бочка.

– Прощай, Елена!

Она сидела, она нарочно не поднималась, зная, что Валентинов не оставит в одиночестве сидящую женщину, кто бы она ни была, и он действительно замешкался.

– Я должен уйти, – пробормотал он. – Игорь слишком долго будет меня ждать…

– Иди, иди!

Собственно, на что надеялся Валентинов? Чудес не бывает!

– Если ты хочешь, чтобы я опять плясал под твою музыку, – сказал Валентинов, – то ты совсем ничего не поняла, что произошло с нашим сыном. Призываю тебя, опомнись!

Елена Платоновна открыла сумочку, вынула зеркальце и губную помаду, неторопливо подкрасила нижнюю губу, которую прикусывала, когда волновалась, – единственный признак утраты душевного равновесия. Валентинов глядел на склоненную голову, на длинную породистую шею, на покатые, как у древнегреческих скульпгур, плечи. Он подумал, что она каждый день, как и в молодости, по часу массирует лицо, красит теперь волосы и щедро пользуется косметикой. «Она стареет, она быстро стареет! – жестоко подумал Валентинов. – Скоро наступит время, когда Елена за несколько дней превратится в пожилую женщину!» После этого, словно ему заменили глаза, Валентинов с жестокостью постороннего наблюдателя заметил, как пополнела Елена Платоновна, увидел на шее жировые складки, содрогнулся, обнаружив, что по голым ногам Елены, обутым в лакированные туфли, змеились синие вены, набухшие и узловатые. Такие ноги бывают у крестьянских женщин, много работающих внаклонку, и у хирургов, половину жизни простоявших за операционным столом. «Она моложе меня ведь только на два года», – подумал Валентинов с острой болью и с отчаянием сказал:

– Елена, пойми, Елена, я не могу продолжать вредить Игорю. Ты должна понять наконец, что не рождаются всадниками, а становятся ими в борьбе с жизнью…

Он замолчал, словно со стороны услышал свои патетические, дурного литературного пошиба слова. Они, Валентинов и Веселовская, «возвращались с ярмарки», и кто ему дал право поучать и морализировать? Разве он знал, как она жила, его бывшая жена? Хорошая квартира, собственная клиника, всеми уважаемый муж, тоска по Роми, вечная борьба, завистники и оппоненты, ошибки и победы, бой за каждую ступеньку наверх. Вся жизнь – дань степеням и званиям, вся жизнь – схема, начертанная жестокой институтской ученой действительностью. Кандидат, доктор, доцент, профессор! А когда приходит пора подводить итоги, рождается мысль, что сын – единственное родное и близкое существо на земле – должен жить, чтобы быть счастливым совеем по-другому. А как? Как?

– Елена, – как бы оправдываясь, сказал Валентинов и машинально заложил руки за спину, – ты от усталости и разочарований думаешь, что есть легкий, специально нами расчищенный для наших детей путь. Это ошибка!

«Елена здорово устала, пока поднялась на свою вершину», – с жалостью думал Валентинов, стараясь одновременно сообразить, чувствовал ли он себя когда-нибудь достигшим вершины, и ничего из себя не выудил, не додумался до того, что его вершины были вершинами другого сорта. Он не достигал, он имел и в обладании был так беспредельно фанатичен, что не ценил никакие вершины.

– Елена, ты снова принесешь вред Игорю. Откажись от мысли самой делать его жизнь! – Валентинов волновался. – Ему не следует уходить из треста, но надо, как я когда-то, начинать все сначала, при условии, что уйду я! Понимаешь, уйду я и буду зловредным пенсионером республиканского значения. Придет новый главный инженер, Игорь будет работать с ним. Он способный, умный и сильный парень – это я чувствую… Подумай, подумай, Елена! Я тоже хочу, чтобы нашему сыну было хорошо. Я его люблю, так будем вместе исправлять ошибки…