— Не упрямься, парень, — посоветовал старик. — Это детективное бюро. Верный способ вернуться на круги своя. Соглашайся.

И вот Джо, снова в штатском, стоял перед узкой витриной в Уэст-Энде, неподалеку от вокзала. Зеркальная витрина была разбита, дыра заделана фанерой. Только надпись на фрамуге, золотыми буквами, помогала опознать это место: «Моррис Вассерман, 26. Бакалея. Закуски».

Маленькая закусочная Мо Вассермана находилась на первом этаже одного из немногих уцелевших зданий в этом районе, на одной из немногих уцелевших улиц. Джо знал это место. Он помнил выбитую витрину, украшенную золотыми надписями на английском и идиш, а возле двери — картонные таблички с рекламой фирменных блюд. Но Джо не разбирался в еврейской кухне — и зачем вообще она ему была нужна? И потом, он подозревал, что, зайдя, может увидеть нечто неподобающее, поэтому он никогда не заходил. Вот Рики наверняка бы не отказался попробовать. Он забрел бы сюда — и вышел, болтая на идиш и жуя кошерные пикули. Его вполне могли бы даже избрать мэром Иерусалима, потому что у Рики всегда было так. Но только не у Джо, Джо приходилось всего добиваться тяжким трудом.

Магазин был закрыт, и Мо Вассерману собственной персоной пришлось отпереть дверь и впустить Джо. Вассерман, худой старик шестидесяти пяти лет, выглядел усталым. Он был красив, но неопрятен. Мо понравился Джо еще до того, как успел открыть дверь. Джо подумал, что любит евреев. Двадцать лет назад, будучи молодым солдатом, он пересек Францию в составе Четвертой бронетанковой дивизии и многое повидал. Да, повидал. Он думал, что уже увидел все возможное во Франции, где они сражались в лесах, и что отныне ничто не в силах его шокировать. Оказавшись в Германии, он увидел, что творили немцы. Ему было неприятно об этом вспоминать. Джо подумал, что каждая страна нуждается в своих нефах, с той лишь разницей, что в Европе негры — белые. Для всех Дэйли было непреложной истиной, что ирландцы — это негры для англичан. От подобной семейной позиции недалеко и до юдофильства. Еще до войны Джо открыто восхищался еврейскими боксерами, гангстерами, местными бутлегерами вроде Лу Фокса и Чарли по кличке Царь Соломон. Разве еврейские гангстеры не заботились о своих точно так же, как банда Гастина об ирландцах? Разве Гитлер, наконец, не преподал всем нефам человечества урок, что нужно объединяться и давать сдачи? А потому Джо охотно пускал в ход кулаки. Младший брат Майкл возбуждал в нем сходные чувства. Есть люди, которые просто не любят драться, и те, кто посильнее, обязаны делать это за них — в противном случае если ты стоишь и смотришь, то тоже становишься виноват. В мире, где убивают негров, человек вынужден сделать выбор.

Со своей стороны, Мо Вассерман не особенно заботился о том, что этот здоровяк-детектив думает о евреях, о войне и так далее. Он впустил Джо и зашаркал, включая свет. Магазин был разорен сильнее, чем ожидал Джо, — все разбито, пол усыпан осколками стекла и посуды, обломками мебели. Старик тоже пострадал — марля и пластырь на правой скуле, лиловые синяки на лице. Кто-то разгреб мусор на полу, расчистив дорожку от входной двери до черного хода.

Вассерман проследил взгляд полицейского и пожал плечами:

— Я еще не прибирался. Только подобрал с пола еду, вот и все. Что толку стирать носки, если собираешься их выкинуть!

— Может быть, расскажете, что случилось? Всю историю от начала до конца?

— Историю? Какую историю? Вот она, история. Смотрите сами.

— Вы ничего не можете нам сообщить, мистер Вассерман?

— Вы их все равно не поймаете. Между нами… — Он сделал извиняющийся жест — помахал рукой, как бы говоря: «Простите за такие слова, но…» — Я вообще удивлен, что вы здесь.

— Почему?

— Вы ведь не из Уэст-Энда, детектив…

— Дэйли. Джо.

— …детектив Дэйли. Вы не местный.

— Я из Дорчестера.

— И вы не служили в этом районе.

— Я пятнадцать лет как полицейский.

— Но не здесь.

Джо нахмурился. Таков Бостон: слово «здесь» не обозначает город, оно обозначает район, квартал. Для жителя Уэст-Энда Дорчестер — все равно что Гренландия.

— Нет, — признал Джо, — не здесь.

— Конечно, потому что иначе я бы вас знал. Тогда позвольте кое-что сказать вам, детектив. Здесь уже давно нет полицейских. Мусорщиков тоже, так что отбросы гниют на улицах. Почему? Потому что Уэст-Энд — это гетто, трущобы. Что в таком случае делает правительство? Перестает убирать улицы, отзывает копов, не чинит дороги. Так сказать, оно сажает кролика в шляпу. Создает гетто, а потом говорит: «Глядите, гетто! Надо его уничтожить!» Это бизнес. Я все понимаю. Я тоже занимаюсь бизнесом. Но давайте будем честны.

— Я полицейский. И я здесь.

— Да. Понимаю. — Старик пренебрежительно вздохнул: «Наверное, ты редкостный олух, если тебя назначили сюда».

— Послушайте, я, во всяком случае, могу попытаться. Обещаю, что попытаюсь. Но я ничего не смогу сделать, если вы даже не желаете со мной говорить.

— Честный полицейский, э? Хорошо, друг мой, давай попытаемся. Вот слушай. Две недели назад, второго декабря, я у себя дома лежал в постели. Времени было часов одиннадцать, ну, или полночь. Слышу — подъезжает машина. Вокруг тишина, ночью здесь пусто, звуки разносятся далеко. Значит, слышу я машину…

— Какая это была машина?

— Не знаю. Я посмотрел из окна спальни, со второго этажа. Я живу над магазином. Машина четырехдверная, темная, может, синяя, может, черная, не разглядел. Вышли четверо парней, здоровых таких, с битами. Они встали на тротуаре, один размахнулся и выбил мне витрину.

— Вы вызвали полицию?

— Конечно, вызвал, а что еще было делать? Только какая разница? Все равно никто не приехал, о чем и речь. Эти парни разбили витрину, залезли в магазин, прошлись по нему со своими битами и все переломали. Все. Конечно, магазин застрахован, но… Знаете, сколько ему лет? Тридцать — сорок. Им владел еще мой отец. Я оделся и побежал вниз, потому что подумал: если им нужны деньги — ладно, я их отдам, но по крайней мере они не разнесут магазин. Красть тут нечего. Вряд ли они возьмут солонину. Я спустился и сказал: «Возьмите деньги, вот они, чего вам еще надо?» Но деньги им были не нужны, они просто хотели все тут разгромить — и разгромили. Вот что они натворили. И меня тоже побили — слава Богу, не битами. Выручка валялась прямо на полу, они перевернули кассу, но не взяли ни цента. Стоило лишь наклониться и собрать деньги. Но они даже не подумали…