Среди статей и рецензий, которыми во Франции было отмечено появление перевода Шаррьера, особого внимания заслуживает статья Проспера Мериме, ставшего впоследствии другом Тургенева, — «Крепостное право и русская литература» (1854). Она также не свободна от некоторых тенденциозных преувеличений военного года. Однако, сконцентрировав свое внимание при разборе тургеневских рассказов на отразившихся в них признаках разложения крепостнического строя в России накануне Крымской войны, Мериме дает и высокую оценку художественных достоинств книги Тургенева, высказывает критические замечания в адрес переводчика. «Это произведение, — пишет он, — интересное, поучительное, хотя и без претензий, значительное, несмотря на свой небольшой объем. <…> Благородный патриотизм не мешает г-ну Тургеневу замечать недостатки и пороки установлений своей страны. Он не выискивает дурного, страдает, когда с ним сталкивается, но когда он с душевной болью всё же бывает вынужден изобличать его, то говорит о нем откровенно и смело <…> Манера письма г-на Тургенева напоминает гоголевскую. Как и автор Мертвых душ,он непревзойден в деталях. <…> Во всем, что пишет г-н Тургенев, чувствуешь любовь к доброму и прекрасному, располагающую душевную чуткость». «Надеюсь, — заключал Мериме свой разбор, — г-н Тургенев, которого я не имею чести знать, еще молод и Записки русского охотника— это лишь вступление к более глубоким и значительным произведениям» [91] .

Опубликованная в «Revue des Deux Mondes», одном из самых влиятельных французских журналов, и принадлежащая известному писателю, статья эта не могла не привлечь к себе самого широкого внимания. И когда Тургенев осенью 1856 года приехал в Париж, его уже знали здесь именно как автора «Записок охотника» [92] . Однако недовольство переводом Шаррьера побудило Тургенева поддержать другого переводчика своих «Записок» — Ипполита Делаво, который, по его собственному свидетельству, перевел «Записки охотника» вскоре после появления их отдельного издания в Москве в 1852 году, но долго не мог найти издателя для своего труда [93] . Около года продолжалась совместная работа Делаво и Тургенева над этим переводом, пока он не вышел в свет [94] . Перевод Делаво действительно неизмеримо ближе шаррьеровского стоял к русскому подлиннику, что как несомненное его достоинство отмечали и рецензенты. Тем не менее, с точки зрения последующей французской критики, добросовестный и близкий к подлиннику перевод Делаво получился всё же невыразительным, суховатым, недостаточно «французским», и защитники перевода Шаррьера, в последующих переизданиях исправленного и несколько улучшенного, находились вплоть до последнего времени [95] . Сам Тургенев был также не вполне удовлетворен переводом Делаво и, посылая экземпляр книги М. Дюкану, просил не забывать при чтении о тусклом и дословном характере перевода (письмо без даты, относящееся к 1867–1869 гг.; подлинник по-французски).

Таким образом, уже к концу 50-х годов французские читатели получили два перевода «Записок охотника», открывавшие возможность их сопоставления и дававшие достаточно полное представление об оригинале. Переиздания этих переводов свидетельствовали о том, что книга продолжала читаться, что интерес к ней не только не ослабевал, но повышался. Последнему содействовало также и то, что о книге всё чаще и чаще, по разным поводам, говорили во французской печати, и самые лестные отзывы о ней давали, один за другим, крупнейшие представители французской литературы.

Правдивость этой книги отметил Ламартин, писавший, что талант Тургенева «свежий, оригинальный, тонкий, ясный <…> Здесь не чувствуется никакой искусственности» [96] . Жорж Санд справедливо увидела в «Записках охотника» «жалость и глубокое уважение ко всякому человеческому существу, какими бы лохмотьями оно ни прикрывалось и под каким бы ярмом оно ни влачило свое существование». При посвящении Тургеневу рассказа «Пьер Боннен», навеянного «Касьяном с Красивой Мечи», Жорж Санд писала: «Вы — реалист, умеющий всё видеть, поэт, чтобы всё украсить, и великое сердце, чтобы всех пожалеть и всё понять», а другой раз (по поводу «Живых мощей») признавалась ему: «Учитель, — все мы должны пройти Вашу школу» [97] . А. Додэ, прочитавший «Записки охотника» «с глубоким восхищением», особенно оценил мастерство Тургенева-пейзажиста, основанное на «любви к природе в ее великих проявлениях» [98] . Флобера пленяла тонкость, простота, эмоциональность повествовательного искусства Тургенева. «Я, — признавался он Тургеневу, — восхищаюсь этой манерой, одновременно пылкой и сдержанной, этим вашим сочувствием, которое нисходит до самых ничтожных существ и одухотворяет пейзаж <…> Сильный и вместе с тем нежный аромат исходит из ваших произведений, пленительная грусть, проникающая до глубины моей души» [99] . Анатоль Франс, в одном из своих фельетонов пересказавший ряд рассказов из «Записок охотника», писал об их героях: «Их видишь: они движутся, они любят, они страдают <…>: это народ, это жизнь» (Орл сб, 1955,с. 362). А десятилетие спустя молодой Ромен Роллан, сделал следующую запись в своем дневнике (1887) после чтения «Записок охотника»: «Взволнованная, свежая, сверкающая любовь к природе. Все породы деревьев и птиц. Чудесная галерея портретов современников. Это тот самый материал человеческих душ, который был брошен Толстым в огромное всеобъемлющее действие. Большая точность, ничего расплывчатого, всё очень искусно конденсировано, каждый маленький рассказ мог бы у Толстого, стать романом» [100] . Подлинным ценителем «Записок охотника» во Франции был также Мопассан, в рассказах которого («Кропильщик», «Папа Симона» и др.) усматривают отчетливое воздействие манеры «Записок охотника»; один неосуществленный рассказ из этого цикла («Страх») сохранился в записи Мопассана со слов самого Тургенева.

Сходную судьбу «Записки охотника» имели также в английской литературе. В Англии об этой книге Тургенева узнали почти одновременно с французскими читателями. Еще в августовской книжке журнала «Frazer’s Magazine» за 1854 г. была напечатана анонимная статья под заглавием «Фотографии русской жизни», где впервые в английской печати была дана общая характеристика «Записок охотника», сопровождавшаяся пятью отрывками из этой книги в английском переводе. Автор статьи писал, что книга русского писателя; при ее малом объеме и эпизодическом характере построения, дает более, красноречивую и впечатляющую картину крепостничества, чем это могли бы представить «несколько томов» исследований. Эти положения в статье иллюстрированы отрывками из «Хоря и Калиныча», «Двух помещиков», «Бурмистра», «Певцов», а «Бежин луг» рекомендуется читателям как рассказ, «полный поэзии» и особенно своеобразный по своему «национальному колориту».

В следующем году в четырех номерах журнала Ч. Диккенса «Household Words» от 3 марта, 7 апреля, 21 апреля и 24 ноября 1855 г. последовательно появились переводы четырех рассказов из «Записок охотника» («Бурмистр», «Петр Петрович Каратаев», «Льгов», «Певцы»). В предисловии к первому рассказу анонимный автор подчеркивал гуманистический замысел «Записок охотника», высказывал особое негодование по поводу жестокостей, творящихся в стране, считающей себя «цивилизованной и христианской». Несмотря на встречающиеся в статье преувеличения и несообразности, обусловленные сложными англо-русскими отношениями периода Крымской войны, эта публикация имела определенное значение для популяризации «Записок охотника» среди английских читателей. Благодаря авторитету и славе своего редактора журнал Диккенса имел много подписчиков и пользовался широким распространением также за пределами Англии.

Несколько ранее того времени, когда Диккенс печатал в своем журнале четыре рассказа из «Записок охотника», в Эдинбурге появился первый полный английский перевод книги Тургенева под названием: «Русская жизнь во внутренних областях страны, или Впечатления охотника. Сочинение Ивана Тургенева из Москвы» [101] . Переводчик Джемс Миклджон в предисловии уведомлял читателя о том, что его перевод сделан с французского. Сопоставление переводов Шаррьера и Миклджона подтверждает это. И так же, как первый, второй вызвал к себе резко отрицательное отношение Тургенева (см. его письмо к издателю «Pall Mall Gazette» от 1 декабря 1868 г.). Лишь на рубеже XIX и XX веков, когда слава и литературное влияние Тургенева достигли в Англии наибольшей силы, «Записки охотника» много читались в новом, полном и удачном переводе Констанции Гарнетт, в составе полного собрания его сочинений в 15 томах (1894–1899; оно дважды переиздавалось в Лондоне в 1906–1907 гг. и один раз в Нью-Йорке — в 1906 г.).

«Записки охотника» нашли усердных читателей и ценителей среди таких видных мастеров английской художественной прозы, как Д. Голсуорси, А. Беннет, Дж. Мур. Книга Дж. Мура «Невспаханное поле» (1903), по свидетельству самого автора, всецело обязана «Запискам охотника» как своему образцу. Влияние «Записок охотника» сказалось и на произведениях ряда североамериканских писателей (Кейбла, Гарленда и др.), оставило заметные следы во многих других литературах всех континентов. Многочисленны были воздействия книги Тургенева в литературах чешской, хорватской, венгерской, румынской. Поздние, но своеобразные отклики вызвала она также в Иране, в арабских странах, в Японии и Китае [102] .