— Как вы разыскали меня? — быстро спросила, девушка.

— Человек не иголка, — грустно ответил Рылеев. — Так мы чужие?

— Я вам писала. Не нужно было, Алексей, приезжать, спрашивать меня и мучить. Все кончено между нами.

Рылеев побледнел, улыбнулся и опустил глаза. Последние слова Лизы подняли в нем бурю упрямого отчаяния. Нестерпимо захотелось в горячих, отчаянных словах бросить всего себя к ногам женщины, но еще что-то мешало этому; он заключил жизнь в границы своего чувства, и несообразным с этим казалось ему, что так прост разговор их, а между тем действительно рушится все.

Он встал, подошел к Лизе и хотел, как прежде, обнять; но девушка не шевельнулась, и руки его сами собой в замешательстве опустились.

— Вы любите другого, Лиза? — сказал Рылеев.

— Да, — виновато, по-детски сказала девушка. Глаза ее вопросительно поднялись к Рылееву, но остались чужими. Жалость и гнев овладели им: в «да» этом он был уверен, но теперь действительность посмотрела ему в лицо своими ужасными, немигающими глазами. Потрясенный, Рылеев сел. В окне мелькнул женский платок; почти тотчас же, скрипя дверью, вошла та самая баба, которую встретил в сенях Рылеев. Сложив руки под грудями, баба уставилась на Рылеева.

Щекастое ее лицо выражало припадок истерического бабьего любопытства.

— Что, хозяйка, тебе? — холодно спросила Лиза.

— Сродственник будете? — заговорила баба. — Мы ведь неученые, темные, за обращение извините; и как это завидела я, к гостям пазуха свербит и свербит; корову доила, думала: и кому же быть? А уж я вас, миленький, золотой, как и звать-величать, не знаю.

— Ступай прочь, — коротко приказала девушка.

— А ты не гордись, — вдруг вспыхнув, басом сказала баба, — чай, не писаря жена.

— Пошла вон! — крикнула, вскочив, Лиза.

Баба осклабилась, подняла руку и, навалившись спиной на дверь, исчезла.

— Все лезут, все знать надо, гады! — помолчав, произнесла Лиза.

Лицо ее оставалось еще некоторое время гневным и раздраженным; удивленно смотрел на него Рылеев — так быстро и круто менялось оно. «Та ли это спокойная, немного дичок — Лиза?» Баба стояла еще перед его глазами нудным видением. «Противно, словно в лицо плюнула», — подумал Рылеев.

— Что же, расстанемтесь, Алексей… — тоскливо сказала девушка. — Я любила вас.

— Да, расстанемся. Нет, не могу, не в силах! — почти крикнул Рылеев, и вдруг страдание его перешло предел, в котором можно хоть сколько-нибудь сдерживаться; с истинным, мятежным облегчением ощутил он, что дал наконец волю себе и не остановится, пока не скажет всего.

А когда заговорил, то увидел, что и не подозревал раньше, как может сказать о любви, — это было ему чудесным подарком, откровением; без усилия, торопясь покориться озарившей, пересилившей его самого тоске, Рылеев сказал:

— Уйти я не могу. Вопреки вашей воле я рвусь к вам. Я — конченый человек, Лиза; днем и ночью я вижу вас ярче дневного света; любите вы другого или нет, ненавидите меня или нет — я не могу разлюбить вас; с тоской и страхом думаю я теперь, что мог жить вдали. Где бы ни были вы — в радости или горе, в позоре, несчастии, нищете или довольстве, — как бы ни относились к вам другие, если бы даже имя ваше произносилось повсюду с отвращением и стыдом, если бы вы стали безобразной, слепой, если бы вы мучили меня всю жизнь, — никогда я не перестану любить вас. Ведь у меня не было счастья; все, что сохранила память от моего прошлого с вами, вы теперь разрушаете и молчите. Я — мужчина, жизнь давалась мне нелегко, везде горбом с детских лет, очерствело сердце, а между тем я думаю, что хорошо плакать, но нет слез. Как хотите, так и думайте обо мне. Я все отдам вам, Лиза, — все будущее мое, всего себя, буду жить с вами — и буду этим так горд и счастлив, как никто на земле. Всегда, неотступно я буду представлять вас только на моих руках, у сердца. Скажите мне, Лиза, доброе слово по-прежнему.

Лиза болезненно улыбнулась, лицо ее стало осунувшимся и печальным.

— Вы все забыли, — хрипло сказал Рылеев, — а я все помню. Когда я уезжал, у вас было вот такое же, как теперь, лицо.

— Как забыла? — сказала девушка, рассматривая чайную ложку. — Нет, не забыла, конечно. Вас так долго не было возле меня. Много легло между нами.

— Неправда, — задумчиво ответил Рылеев. — Что хочет человек, то и делает. Но я стал чужой вам.

— Я ничего не знаю. Мне больно, очень тяжело, Алексей. Оставьте меня.

— Я уйду, — сказал после короткого молчания Рылеев. Он встал, дрожащими, неповинующимися пальцами застегивая пуговицы пиджака, хотя в этом не было никакой надобности. — Вот и все.

— Простите меня, — плача, сказала Лиза. — Или нет… Вы где остановились… в городе? Подождите там два-три дня, я напишу вам или приеду.

— Зачем? — похолодев, как от оскорбления, произнес Рылеев. — Милости я не прошу, не надо.

— Вы не понимаете, — быстро раздражаясь и топая от волнения ногой, заговорила девушка. — Не напишу и не приеду, и так может быть. Но подождите… ради себя…. Я здесь на заводе служу в конторе, мне идти надо…