Шрифт:
Сомнения терзали Колю, усугубляя природную робость, и он откладывал разговор до «подходящего» раза.
Все решила напористость Яши. Однажды вечером сидели всей группой в землянке и по очереди помешивали в печке дрова железной ножкой от кровати, превращенной в кочергу. Слушали Петруся. Чуть трогая пальцами лады, Петрусь пел песню о парнишке, что ушел в разведку.
В разведку шел мальчишка Четырнадцати лет. — Вернись, если боишься, — Сестра сказала вслед. — Вернись, пока не поздно, Я говорю любя, Чтоб не пришлось в отряде Краснеть мне за тебя. Мальчишка обернулся: — Ну, не пытай ума, Идти в разведку, знаю, Просилась ты сама. Мне ссориться с сестренкой, Прощаясь, не под стать. Но командир отряда — Он знал кого послать.Коле нравилась эта песня. Он одобрял бойкий ответ мальчишки. Правильно. И сам не растерялся бы, ответил так же.
Цвел на лесной полянке Туманный бересклет. В разведку шел мальчишка Четырнадцати лет. А с палкой-попирашкой Да с нищенской сумой Через луга и пашни Такому путь прямой. Их мало разве бродит, Дорожных трав желтей, Без племени, без роду Оставшихся детей…Каждый раз, когда Петрусь пел этот куплет, Коля вспоминал маленькую девочку без имени, обгоревшую в деревне Зыбайлы, и чудился ему в голосах баяна ее глухой, то усиливающийся, то затихающий крик.
Дальше в песне говорилось о том, как поймали мальчишку фашисты, требовали, чтобы выдал он своих товарищей. Но молчал мальчишка.
…Среди деревни врыты Дубовых два столба. Катился у мальчишки Кровавый пот со лба. Не замедляя шага, Он поглядел вокруг: Под пыткой не заплакал, А тут заплакал вдруг.На вопрос фашистского офицера «О чем ты плачешь?» мальчишка ответил:
— Я плачу от обиды, Что, сидя у костра, «Не выдержал братишка», Подумает сестра. Никто ей не расскажет, Пройдя за ветром вслед, Как умирал мальчишка Четырнадцати лет.Петрусь окончил петь. Положил голову на баян, задумался.
— Как умирал мальчишка четырнадцати лет, — повторил Яша. — Когда мне было четырнадцать, я тоже о такой смерти мечтал. Чтоб мучали меня враги, а я бы ни слова. Как Мальчиш-Кибальчиш. И чтобы погиб я геройски и похоронили меня на берегу, над рекой. Пройдут пароходы — салют Яшке, пролетят самолеты — салют Яшке, пройдет пионерский отряд — салют Яшке. Вот, братцы, какая ситуация была. А нынче вот о жизни думаю. Какая она будет после войны… Я смерти не боюсь, а жить — ох как хочется. Во всю силу! Ты как, Микола, жить хочешь?
— Хочу. Я после войны учиться буду.
— Все учиться будем. Слышите, гаврики? — Яша повысил голос. — Кто не будет после войны учиться, тот цену своей крови не постиг. Признаюсь честно — формулировка не моя. Подслушана… — И вдруг повернулся к Коле: — Между прочим, Микола, ты у нас один отсталый элемент, неохваченный. Ты почему в комсомол не вступаешь?
Коля покраснел.
— Да так… Я… собираюсь… Да боязно.
— Что-о?!
— Ведь и не принять могут.
— Кого? Тебя? Да что мы тебя не знаем? Ты это брось, я тебе как потомственный комсомольский работник говорю. На днях собрание будет. Пиши заявление — разберем.
У Коли вдруг перехватило дыхание…
— Кто может дать рекомендацию Гайшику, прошу поднять руку, — сказал Яша.
Руки подняли все.
— Видишь? — торжествовал Яша. — А ты говоришь «боязно». Я, брат, не ошибусь. У меня опыт. Я знаю «вкусы и запросы» масс. Пиши заявление.
Но Коля написал заявление только через два дня. Аккуратно обрезал бритвой клочок серой оберточной бумаги, примостился возле обледенелого пня прямо на снегу и медленно вывел по-ученически круглыми буквами:
«В первичную комсомольскую организацию партизанского отряда им. Черкова, бригады им. Дзержинского от партизана Гайшика Николая Васильевича
Заявление…»
Коля подолгу думал над каждым словом, прежде чем написать его. Подолгу мусолил в губах химический карандаш. Губы стали фиолетовыми.
«…Я еще молод, мне всего пятнадцать лет, но я не пощажу своей жизни для того, чтобы отомстить немецким фашистам за смерть моего отца, за смерть всех отцов и матерей, погибших и в настоящее время страдающих от рук фашистских палачей…»
Ни одна землянка не смогла бы вместить комсомольцев отряда, поэтому собрание проходило в лесу, в ельнике. Комсомольцы сидели и лежали прямо на снегу, с оружием на случай тревоги. Со стороны могло показаться, что это просто походный привал.
Яша зачитал заявление Коли. Его выслушали внимательно. Никто не задавал привычных вопросов: кто может быть комсомольцем да что такое демократический централизм? Никто не просил рассказать биографию. Зачем? Жизнь Николая Гайшика шла на виду у всех. Только какой-то паренек в белом маскхалате спросил: