Поводом послужили Помпеи, а искрой – Бурбоны; и родились знание и интерес к архаике, то есть к археологии. В ночь на 24 августа в 79 году н. э. началось извержение вулкана Везувий, и через трещины в кратере потекли потоки лавы. Она покрыла все близлежащие окрестности, сжигая среди других городков и те, что побольше, Помпеи и Геркуланум. (Лава не достигла Помпей и Геркуланума. Они были погребены под слоем вулканического пепла, подобного дождю и к вечеру 25 августа достигшего толщины 4 м. – Ред.)В 1748 году Карл IV Неаполитанский (мать его была из рода Фарнезе) повелел итальянскому инженеру, состоящему у него на службе, начать раскопки Помпей. Под вулканическим пеплом он обнаружил хорошо сохранившиеся дома и окаменевшие тела людей (были найдены пустоты, повторявшие формы истлевших тел, после заполнения таких пустот гипсом получались слепки тел погибших римлян. – Ред.),застывших в естественных позах, словно остановленных во время бегства. Целый сохранившийся город выходил на свет из прошлого. Сообщения об этой деятельности, вместе с демонстрацией в музее Карла IV предметов, найденных при раскопках в Помпеях, привлекли в Неаполь толпы образованных людей. Пиранези (1720–1778), великий гравер древностей, создал первое изображение раскопанных Помпей, художники запечатлевали памятники древнего города, а Винкельман (1717–1768), «отец археологии», вдохновился на публикацию «Истории искусства древности» (1764, основной труд ученого. – Ред.).

Поиски древностей сделались королевской страстью. Мода и страсть к этому занятию перекинулись на почву Америки, и после того как тот же Карл Неаполитанский стал Карлом III, королем Испании, он проявил свой интерес к науке, покровительствуя ботаническим и археологическим исследованиям. В 1773 году были открыты развалины города майя Паленке, лежавшие в непроходимых тропических лесах нынешнего штата Чьяпас в Мексике. Их открытие привлекло личное внимание короля. Он приказал своим чиновникам тщательно исследовать руины, сделать рисунки и сохранить все найденные памятники материальной культуры, чтобы они смогли лечь в основу «Древней истории Америки». Итальянских ученых отправили из Испании в Мексику разыскивать древние документы, дабы подготовить такую историю. В 1777 году мексиканец Антонио Альцате обнаружил развалины Шочикалько; а через несколько лет, в 1790 году, во время раскопок, предпринятых для переделки фундамента кафедрального собора в Мехико, рабочие наткнулись на гигантский монолит – ацтекский каменный календарь. Высеченный из единого куска вулканической породы трахита, он имел восемнадцать футов в диаметре; в центре его было большое скульптурное изображение Тонатиу, бога солнца; по внешнему кругу располагались символы календарных дней. В прежние времена архиепископ приказал бы все это разбить и пустить на камень для постройки церкви; теперь же календарь в целости был доставлен в музей.

Его открытие все еще служило предметом для пересудов в Мексике, когда в 1798 году пришли вести о вторжении Наполеона в Египет. Тридцатитысячную армию полководца сопровождали 175 известнейших французских ученых, которым предстояло, после военного завоевания, исследовать египетское искусство и историю. В ходе этой экспедиции французские инженеры в 1799 году близ города Розетта (ныне г. Рашид) в дельте Нила обнаружили черную базальтовую плиту, на которой были вырезаны египетские тексты тремя различными шрифтами: иероглифическим, иератическим и демотическим. Даже в разгар Наполеоновских войн люди усиленно размышляли над этим Розеттским камнем. Они полагали, и, как показало время, справедливо, что эта резьба на базальте хранит ключ к расшифровке древнеегипетских текстов.

В Мексике те, чьим занятием было изучение древности, надеялись и считали, что ацтекский каменный календарь сам по себе может оказаться разновидностью Розеттского камня; подобные рассуждения еще бытовали, когда 18 апреля 1803 года в город Мехико прибыл Александр фон Гумбольдт. Уже широко известный – его письма к ученым коллегам в Париже были опубликованы в различных журналах – Гумбольдт с 1799 года путешествовал и проводил исследования в Южной Америке со своим другом, Эйме (Хайме) Бонпланом, ботаником и врачом. Испанский вице-король, Хосе де Итурригарай, лично приветствовал Гумбольдта и заявил, что, поскольку Гумбольдт имеет предписание короля Испании, все, что он пожелает увидеть в Мексике, должно быть предоставлено в его распоряжение.

Гумбольдт по праву заслужил признание за свой обширный вклад в ботанику, географию, геологию, астрономию, геофизику, метеорологию, океанографию и зоологию; но его вклад заключал в себе и нечто большее. Это Гумбольдт поместил американские культуры в центр общественного внимания. Годы исследований в обеих Америках научили его тонкому чутью отбора. Он успешно собирал коллекцию по всей стране, и знатоки в Америке доверяли ему свои коллекции. Позже, возвратившись в Европу, Гумбольдт в поисках дополнительного материала исследовал библиотеки Ватикана, Берлина, Парижа, Вены и Дрездена. В конце концов великий ученый обосновался в Париже и начал публиковать свой знаменитый труд «Путешествие по тропическим областям Нового Света, совершенное в 1799–1804 гг.» [1] в тридцати томах, иллюстрированный 1425 медными гравюрами, – результат пятилетних исследований. Том, посвященный американской археологии, составил один большой фолиант и был опубликован в Париже в 1810 году под названием «Vues des Cordilleres et Monuments des Peuples Indigenes de L'Amerique». Гумбольдт впервые представил миру панораму древней истории Америки, показанную, как никогда прежде, в рисунках инкских зданий, выполненных в масштабе. В книге были изображения каменных календарей из Колумбии, ацтекские скульптурные барельефы, цветные гравюры страниц из Дрезденского кодекса майя; рисунки ацтекского каменного календаря с подробными объяснениями, и многочисленные иллюстрации из рукописей ацтеков, сапотеков и миштеков с научными комментариями. Под влиянием такого внушительного авторитета, как Гумбольдт, в Америке стали видеть цивилизацию, а искусство американских индейцев заняло место среди других высокоразвитых культур. Этот том за восемь лет переиздавался четыре раза.

Именно агония романтизма остановила возрождение интереса к американской археологии. То было время культа всего живописного: художники усеивали свои холсты развалинами, бурными потоками и темными, густыми лесами. Язык обрел высокопарность, а люди окружали себя легкой меланхолией. То было время страхов и падающих в обморок дам. То был век, породивший виконта Кингсборо.

В трудах виконта Кингсборо археологическая литература обрела псевдонаучный тон. Археология сделалась мистичной, религиозной и иррациональной. Она отняла у Америки то, что она имела, и дала ей то, чего в ней никогда не было. Американские индейцы, как следовало из тезиса, были не индейцами, а их культура – не их культурой. Она была средиземноморской. Она была еврейской. А постройки, обнаруженные по всей Америке и описанные Гумбольдтом, будто бы были делом рук скитавшихся племен Израилевых. То, что американские индейцы на самом деле евреи, в действительности было старой темой, муссировавшейся давно. На протяжении веков выдвигались предположения о судьбе 27 290 израильтян (точное число – предмет дискуссий. – Ред.),уведенных Саргоном Ассирийским в 722 году до н. э. Когда был открыт Новый Свет, церкви пришлось как-то объяснять присутствие индейцев, и поэтому она ухватилась за эту теорию. Высказывалось немало догадок, и даже столь здравомыслящий человек, как Уильям Пенн, сказал, поглядев на туземцев впервые: «Мне показалось, что я нахожусь в еврейском квартале Лондона».

Именно Кингсборо сделал из этой сущей чепухи антропологический факт. В 1795 году Кингсборо был уже немного с чудинкой, и последующие годы, когда он стал студентом Оксфорда, не развеяли его мистического умонастроения, так что, едва он увидел образец пиктографического письма ацтеков, его воображение пробудилось, и он решил посвятить свою жизнь доказательству некоей «теории». В конце концов он отказался от своего места в палате лордов, широко раскрыл свой кошелек и потратил свое состояние на коллекционирование материалов по культуре ацтеков и майя. Первый том «Древностей Мексики» был опубликован в 1830 году, но к тому моменту, когда последний из восьми томов вышел в свет в 1848 году, то была уже посмертная публикация. Виконт Кингсборо, третий граф Кингстон, умер в долговой тюрьме, будучи не в состоянии заплатить по счетам за бумагу. Что касается самого текста этого труда – мешанины из греческого, иврита, латинского и санскрита, – форма его может показаться логичной, но суть его представляет собой полный беспорядок. В нем имелись попытки подгонки фактов под предвзятые идеи, а призывы к научной точности должны были скрывать отсутствие научной методологии. В «Древностях Мексики» безусловная абсурдность соединилась с невообразимой нелепостью.

Подобные взгляды были все еще в ходу, когда в 1840 году Уильям Х. Прескотт начал писать «Историю завоевания Мексики». Немногие верили тогда в то, что ацтеки возвели те постройки, которые им приписываются; немногие принимали тот факт, что американские индейцы когда-либо были способны создать цивилизацию, описанную первыми испанцами. Поэтому Прескотт обратился к оригиналам – неопубликованным документам, которые лежали в испанских архивах. Доказательства, собранные в появившейся в 1843 году книге «Завоевание Мексики», были столь обширными, а стиль повествования столь впечатляющим, что Прескотт одной этой книгой сумел вернуть Америку индейцам. В то же время его друг, Джон Ллойд Стивенс (Стефенс), юрист из Нью-Йорка, «из соображений здоровья» совершивший путешествия по Египту, Аравии, к Петре (Петра – древний город, ныне в Иордании. – Ред.),в Польше и России, тогда исследовал Центральную Америку и способствовал сбору фактических доказательств. Сам Стивенс обладал умом, чувствительным к нюансам явлений, и бойким пером. С помощью этих данных, к которым добавились широкие исследования регионов, в которых обитали майя, он заложил прочную основу для изучения доколумбовых культур Америки. Его спутником был архитектор Фредерик Катервуд. Катервуд принимал участие в нескольких первых английских экспедициях в Египет, и, уйдя с головой в искусство Старого Света, он был готов к тому, чтобы оценить открытия, совершенные в Новом Свете. Его точные зарисовки с нотками драматизма, свойственными Пиранези, чудесно иллюстрировали текст Стивенса; вместе они стали авторами публикаций, которые в то время жадно читались, а время превратило их в классику археологии; «Эпизоды из путешествия по Центральной Америке» (1841) и «Эпизоды из путешествия по Юкатану» (1843) даже в настоящее время продолжают переиздаваться.