Вследствие приверженности старым принципам размер и форма оружия изменились в Испании меньше, чем в любой другой стране. В середине XVIII века популярная у испанцев espada практически не отличалась от рапиры начала XVII века с заточенными кромками, чашеобразной гардой и крестовиной с длинными концами.

Однако XVIII век произвел совсем немного достойных упоминания мастеров, и в редких трактатах [167] мы больше не находим такой же бескомпромиссной уверенности в неоспоримом совершенстве вычурных и устаревших понятий.

Заносчивые и вспыльчивые драчуны, забияки, фанфароны, смельчаки – эти колоритные задиры, столь живописно нарисованные Квеведо Вильегасом, Белесом де Геварой и его подражателем Лесажем и прочими авторами плутовского романа XVII века, – иными словами, потрепанные, но надменные авантюристы, столь ярко воплотившиеся в фигуре дона Сезара де Базана, сама жизнь которых зависела от виртуозного владения огромными рапирами, по всей видимоети, вымерли к XVIII веку. Тогда же королевские ордонансы, а равно и мода, ограничили ношение оружия, которое каждый испанец считал своим правом и привилегией со времени Карла V, исключительно дворянами, – хотя в Испании, где всякий независимый гражданин называл себя идальго, частое повторение ордонансов не имело такого подавляющего эффекта, как и в других странах.

Когда высшие классы завладели монопольным правом на рапиру, любители боевого мастерства из простолюдинов сменили рапиру на кинжал.

Это, как нам кажется, дало рождение искусству обращения с навахой – длинным испанским ножом, – которое, если дрались навахой в паре с плащом, основывалось на принципах старинного фехтования с мечом и плащом, а если только навахой – то на принципах фехтования на рапирах в формулировке Каррансы. В первом случае дважды обернутую плащом левую руку использовали для защиты, стойку занимали, выставив вперед левую ногу, а наваху держали в правой руке, уперев большой палец в клинок. Во втором случае, где вариантов защиты было мало, кроме возможности схватить противника за запястье, истинное мастерство состояло в том, чтобы заставить противника сделать какое-то движение, которое дало бы шанс нанести останавливающий удар в оппозиции. В обоих случаях удары наносили на шагах.

Для такого боя требовались настоящая отвага и, может быть, даже еще большая любовь к сражениям, чем для математически размеренного и философического фехтования на рапирах. Оплотом профессионалов ножевого боя считалась Севилья. Видимо, его принципы без особых изменений дошли до современных любителей cuchillo [168] .

Так как престиж старинной корпорации постепенно сходил на нет, иностранные учителя фехтования приобрели в Испании некоторый авторитет, но в условиях повсеместной приверженности национальной технике им оставалось попытаться сформировать смешанную систему на основе французской, итальянской и испанской школ. Но, как и можно было ожидать, попытки не увенчались успехом и не имели многочисленных сторонников. Поэтому мы видим, что все иностранные авторы, упоминавшие в своих трактатах испанский стиль, например Лианкур, Жирар, Дане и Анджело, неизменно изображали испанцев фехтующими по принципам, заложенным еще Нарваэсом. Рисунок 123, разумеется, карикатурный, о чем излишне говорить, но тем не менее в главных чертах совпадает с иллюстрациями к испанской стойке, встречающимися у вышеупомянутых авторов, и согласуется с описанием испанского боя на рапирах, которое дал Сильвер в 1599 году.

В середине XVIII века наконец-то появилась книга, трактующая фехтование на рапирах и саблях как разные стили. Мы видим, что рапира перестает быть колюще-рубящей и начинает сливаться со шпагой – espad'in.

Автор книги дон Хуан Николас Перинат, учитель фехтования в кадисской Академии гардемаринов, может похвастаться тем, что он впервые освоил это новое искусство. Видимо, его трактат – последнее более-менее значительное сочинение по вопросу фехтования, опубликованное на Пиренейском полуострове в XVIII веке. Он в своем роде предсказал постепенное принятие итальянской и французской школы и вымирание исконной испанской, что к нашему времени уже произошло. В отсутствие каких-либо достойных книг в период с конца XVIII века трудно сказать, совпадает ли с действительностью нижеследующий рассказ об испанской системе фехтования, помещенный в позднее издание Анджело (1787 год), или он взял его из книги Жирара, которую действительно во многом скопировал:

«Испанцы фехтуют не так, как все прочие народы; они любят часто наносить удар по голове и сразу же за этим колоть между глазами или в шею. У них почти прямая стойка, выпад очень мал; выходя на дистанцию, они сгибают правое колено и выпрямляют левое и переносят корпус вперед. Отступая, они сгибают левое колено и выпрямляют правое. Они отводят корпус далеко назад на прямой линии с противником и парируют левой рукой или переставляют правую ногу за левую.

Оружие у них обоюдоострое, длиной почти пять футов [169] от рукоятки до острия; гарда очень большая и перекрещена небольшой перекладиной, которая примерно на два дюйма [170] выдается с обеих сторон. Она нужна для того, чтобы выкручивать рапиру из руки противника завязыванием или скрещиванием с его клинком, особенно если дерутся против длинной рапиры, но против короткого меча это было бы очень трудно. В стойке у них обычно запястье в терции, а острие – на линии с лицом. Они выполняют аппели, или атаки ногой, а также полууколы в лицо, к противнику не приближаются и делают круг острием клинка налево и, выпрямляя руку, бросают корпус вперед, чтобы нанести удар по голове и тут же вернуться в стойку, довольно прямую, причем острие клинка на прямой линии с лицом противника».

Если в 1787 году этот рассказ соответствовал действительности, то своей краткостью он показывает, что destreza не изменила своих принципов, но до последних дней оставалась той же, какой ее сделал Нарваэс.

Не приходится сомневаться, что по крайней мере в XVIII столетии мастера Academies du Roy вознесли французскую школу на недосягаемую высоту, что ясно проявилось в наплыве французских учителей фехтования в Англию, Германию, далекую Россию и даже, хоть и не таком массовом, в Италию и Испанию.