Итак, главным недостатком признавалась нехватка тяжелой артиллерии, а также и боеприпасов. А. Е. Эверт не постеснялся даже заявить, что, зная качество германских войск, он не сможет удержать занятой неприятельской полосы даже при трехкратном превосходстве в силах, в случае вражеского контрудара. Посему оба комфронта настаивали на строго оборонительных действиях, пока, по крайней мере, не будет достигнуто техническое равенство с врагом.

Учитывая сравнительные возможности русской и германской промышленности (все равно насыщение немцами Французского фронта техникой имело какой-то предел, после чего все резервы хлынули бы на Восток), можно было дожидаться, что называется, «до второго пришествия». И опять-таки, если затяжка войны в чисто экономическом плане играла на Антанту, то Российская империя выпадала из этого ряда: накопившиеся внутри страны противоречия требовали своего скорого разрешения, а эти мероприятия откладывались императором «до победы», чтобы никакие реформы не выглядели «вынужденными», по примеру Первой Русской революции 1905–1907 годов.

Как видно, главнокомандующие русскими фронтами, превосходно понимая, что наступать так или иначе, но придется, ибо межсоюзные договоренности предполагали наступление на всех фронтах в кампании 1916 года, попытались саботировать принципы общесоюзной стратегии. С субъективной точки зрения главкосев и главкозап были правы, с объективной же – нет, так как Российская империя все равно уже взяла на себя обязательства наступления в кампании 1916 года. Экономическая зависимость России от западных союзников требовала и зависимости русской стратегии: поглощенные узкоэгоистическими побуждениями, генералы не желали понять этого.

Оправданиями выступили обычные «бичи» русской армии – недостаток техники и мощь оборонительного фонта неприятеля. Разумеется, что отказа от наступления и быть не могло, тем не менее почему-то никто из руководителей Ставки и не подумал о переменах начальствующих лиц на постах командующих фронтами, расположенными севернее Полесья. Это – коренной порок русской военной машины, в данном случае замкнутой на Верховного Главнокомандующего, не желавшего никаких резких перемен.

Мнения генералов Куропаткина и Эверта, высказанные на первоапрельском совещании в Ставке, только подтвердили положения доклада М. В. Алексеева царю от 31 марта. Еще тогда генерал Алексеев сообщил императору Николаю II, что ген. А. Е. Эверт считает, что удар должен наноситься на каком-либо одном фронте, так как для общего наступления не хватит сил и резервов, техники вообще и тяжелой артиллерии в частности. Сам же М. В. Алексеев считал, что необходимо нанести «два удара на расстоянии в 125–150 верст один от другого», причем главный – армиями Западного фронта [17] .

Таким образом, фактически Начальник Штаба Верховного Главнокомандующего на кампанию 1916 года предложил проведение стратегической операции силами по крайней мере двух фронтов. С развитием военного искусства в условиях мирового противоборства, подразумевающего использование в военных действиях многомиллионных армий, постепенно становилось ясно, что результаты стратегического значения могут быть достигнуты лишь в операциях групп армий (фронтов, по русской терминологии).

Первые попытки таких действий были предприняты еще осенью 1914 года в ходе Варшавско-Ивангородской операции, но и тогда Ставка Верховного Главнокомандования по очереди передавала ответственность за исход событий на решающем направлении разным фронтам. Конечно, стратегическая операция силами групп армий еще не получила своего теоретического обоснования (да и сами русские фронты еще являлись слишком громоздкими для проведения подобных мероприятий оперативно-стратегического характера), но она уже нащупывалась эмпирически наиболее выдающимися полководцами противоборствующих сторон, к которым, без сомнения, принадлежал и М. В. Алексеев.

В отличие от планов генерала Алексеева, как видим, генерал Эверт склонен к старому способу: один мощный удар на всем Восточном фронте. Надо сказать, что своя логика в таких взглядах, безусловно, присутствует: неутешительные итоги Нарочской операции отчетливо выявили, что прорыв укрепленной полосы неприятеля сопряжен с громадными потерями, а качество войск и их командования может не позволить развить возможный успех. Кроме того, нехватка снарядов и тяжелой артиллерии для одновременного наступления на всех фронтах побуждала отдельных командиров заботиться о сохранении технических средств и боеприпасов, дабы не оказаться к исходу кампании в ситуации, схожей с серединой весны 1915 года, накануне Горлицкого прорыва.

С точки зрения общестратегической, взгляды Эверта и Куропаткина также были в чем-то принципиальны: союзники не торопились оказывать помощь России в 1915 году, но зато теперь, с началом Верденской операции немцев, англо-французы рьяно настаивали на русской помощи. Было бы справедливо расплатиться с такими союзниками той же монетой, что они сами платили русским. Тем более что победа Германии в Первой мировой войне гораздо сильнее била по Западным державам, нежели по русским: победа немцев так или иначе означала победу Континента над Атлантизмом. Отлично сознававшие это союзники старались одновременно и разгромить Германию, и максимально ослабить Россию, также всегда бывшую представителем державы – Континента.

Однако внутреннее положение Российской империи, где либеральной оппозицией велась антиправительственная пропаганда, где все еще не был разрешен аграрный вопрос, где вспухала гнойными нарывами масса других самых что ни на есть насущных вопросов, требовало побед. А достижение побед не было возможно без широкомасштабного наступления на Восточном фронте. Да и избавиться от подчинения союзникам русские так и не смогли, хотя теперь русская Ставка все-таки старалась обеспечить себе хоть часть независимости и самостоятельности. Поэтому Начальник Штаба Верховного Главнокомандующего и избрал (да, если честно, и не мог не избрать) в качестве приоритетного решения – стратегическое наступление на кампанию 1916 года, а потому это решение было бескомпромиссным и не могло быть отменено. Ген. М. В. Алексеев понимал, что, в политическом отношении, после поражений 1915 года требуется решительная победа, и желательно против Германии, а не австрийцев, которых русские и ранее успешно били.

Но все-таки оппозиция наступательным планам была слишком велика и вполне могла склонить Верховного Главнокомандующего на свою сторону, что на деле сказалось бы паллиативом и компромиссом. Логическим следствием такого подхода оказывалась бы неудача и резкое ухудшение отношений с союзниками. Генералу Алексееву требовалась поддержка перед лицом императора, также решительно настроенного, и он ее нашел в лице нового главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта ген. А. А. Брусилова.

Дальнейшее обсуждение плана предстоящей кампании постановило, что общая готовность фронтов к наступлению должна быть к середине мая. Все же главный удар передавался на Западный фронт, а Юго-Западный фронт должен был способствовать армиям генералов Эверта и Куропаткина. Следовательно, настойчивость главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта, не пожелавшего остаться в стороне от предполагавшегося широкомасштабного наступления на Восточном фронте в кампании 1916 года, не только побудила планировать общее наступление по всему фронту от Балтики до Карпат, но и сломала сопротивление других главкомов, не желавших наступать в принципе. А. И. Деникин в статье 1931 года в «Русском Инвалиде» писал: «…только заявление ген. Брусилова, что он уверен в успехе и просит «или сменить (его), или разрешить двигаться одновременно с Западным фронтом», побудило Ставку согласиться на серьезную демонстративную операцию Юго-Западного фронта, предоставив ему для такой цели достаточные технические средства» [18] .