Садясь за стол обедать, Громкоговоритель в лучшем случае изрекает жене «Гуменница!», а бабушке: «Носатый черт!», обыкновенно жене он говорит одно короткое слово, которым выражается то, что до него она имела двух детей от разных отцов. Бабушку просто кроет по-матерному. В тоне Громкоговорителя есть что-то абсолютное, когда он произносит в семье матерные слова, это как бы необходимые гвозди его власти, говорит, как будто молотком гвоздь заколачивает. У старого хорошего хозяина этих слов не услышишь, они говорятся только в самом крайнем случае. Женщины почти никогда не ругаются по-матерному. А потом я думаю, что смысл этих слов коренится в патриархальном быту, и размножаются эти слова до постепенного и бессмысленного употребления вместе с падением патриархальной власти. В семье Громкоговорителя она еще действует, как действует гвоздь, скрепляя треснувшую доску. Невыносимо. Жена моя потребовала сокращения «гвоздей» и пригрозилась: «а то мы уедем». Громкоговоритель перестал ругаться. Я еще придумал средство избавляться от невыносимого его говорения, напр., меня начинает мутить, я беру рожок и начинаю играть. Он скоро понял мой прием и стал замолкать. «Умный! — сказала мне раз Е. П., — а потом и честный: и так мало-помалу я преодолел хаос, и у нас установился приятный стиль жизни, «быт».

Натаска Нерли. По бекасу в защищенном от ветра месте, по обыкновению, добралась по следу и спихнула. По тетереву, причуяв у моей ноги, повела верхом, потом, когда он отбежал быстро, накоротке устремилась к нему, хлюпая носом по следу, и спихнула.

Смеясь над Даувальдером, что не дождался работы Дубца, а вот теперь самому не лучше. Надо бросить водить собаку по бекасам. Надо просто ждать случая и естественного роста сознания. По гаршнепам надо поводить и по куропаткам. В особенности по куропаткам, как было с Кентой.

Надо заметить, что отодрать собаку от земли и заставить вести верхом на бекасе так же трудно, как и на тетеревах. Очень возможно, что куропатка самая лучшая дичь.

По неподвижной дичи-то она сделает стойку, да поди найди такую, да и на что это нужно: сколько же было стоек по мертвой или подстреленной дичи. Собаку горячит след, — как сделать, чтобы она верхом и тихо по следу шла?

Пришел Андрюша из лагерей допризывной подготовки, загорел, поздоровел. Рассказал о маневрах, что стреляли боевыми снарядами в воздух. Я спросил его: «Весело было?» Он ответил: «Нет, дисциплина тяжела, очень утомительно, все стремились поскорей отделаться». И еще он сказал, что вся эта «государственная игра» чрезвычайно дорого стоит. «Вас бы направить к мужикам, — сказал я, — дороги чинить, хозяйство налаживать, просвещать их, украшать их жизнь. Едва ли кто-нибудь посмел <бы> напасть на нас, если бы мы героически бросились все в творчество мирной жизни». Петя на это ответил: «Это утопический социализм».

Вот чем и ужасна эта политграмота, что в ней есть ответы на все, ничем уже сверх нее нельзя удивить, ничем завлечь. Надо спросить их сегодня: «Мы для государства или государство для нас? И если для нас, то мы для кого?» Возможно, они скажут: не знаем, учитель, скажи! Я-то скажу! Я скажу: «Мы живем в природе и между людьми для согласия». Возможно, они скажут: «А для чего согласие?» Я отвечу: «Для музыкального преображения мира».

<На полях>Пазуха плеса. Остров плавучий заслонил плес.

Говорят, что будет голод. Но я думаю, что городская жизнь окрепла и для горожан голод не будет чувствителен, все равно как мало чувствительна относительная нищета деревенского люда и в не голодное время.

<На полях>Благовещенск. Краснофлотская, 7. Филот Николаевич Чиликин.

Убирают картошку, а овес стоит некошенный и местами зеленый, «аки лук».

Мелькает мысль для писания забраться на месяц в Царское Село.

Завтра идем искать куропаток на полях между Пустым Рождеством и Вонятиным по речке Крестнице и притоке ее «Вздерни ножка!».

21 <Сентября>. Рождество Богородицы.

До полудня был дождь, потом солнце. Мы ходили в Пустое Рождество и вернулись почти пустыми.

Хулио. Бросил эту претенциозную и малограмотную книгу. Заметил в ней пафос механического движения и человеческой диктатуры. Думается, что не случайно сошлось: бессмыслица движения поправляется неподвижностью.

К Алпатову.

Революционное движение (интеллигенции) в России несомненно отразило в себе характерные черты народного расколо-сектантского движения.

Начиная от раскола, кончая сектой «Нового Израиля», эти народно-религиозные порывы все одинаково испытывают одну трагическую судьбу: свою местную правду они выдают за универсальную истину и погибают в борьбе с универсальной истиной, омраченной частной неправдой. Все кончается омирщением «согласия» раскола или секты.

В интеллигенции сложились такие же секты, из которых каждая имела претензию на универсальную истину. Победившая всех их секта большевиков до сих пор борется за универсальность (интернационал) и на наших глазах постепенно омирщается.

Надо продумать. 1) Русский быт, разлагающийся на быт религиозного народа и безбожной интеллигенции, очень возможно, что «интеллигенция» тогда явится как одна из сект народной жизни. Итак, тема: русская интеллигенция как одна из сект народного религиозного движения. 2) Если для каждой из сект основным вопросом существования является борьба за универсальность, то в секте интеллигенции этот мотив доходит до крайности ради универсального, все бытие объявляется мещанством, как нечто местное (ничего у себя, дома и все в интернационале).