Смертобожие. Вопрос Горького: «и смертобожие знаете?» и одна скользкая фраза его в статье о физике, вроде того, что человек должен преодолеть «свою физику» и проч., открывает мне, что «смертобожие» проникло уже в его увлекающуюся голову. Весьма возможно, что разложение большевизма, с одной стороны, а с другой возрастающая потребность в духовной жизни воздымут наверх учение Федорова, как волю к бессмертию тела, и большевизм попадет таким образом в руки попов. (Не забыть сцену у Тарасихи. Говорили о покойнике. Т. перекрестилась и, вздохнув, сказала: «Все там будем». Вдруг явственным шепотом послышались слова: «Все ли?»)

Федоров — большевик православия. В книгу о творчестве надо непременно среди богоискателей поставить ученика Федорова и сознательного последователя (Г-о) и бессознательного (Легкобытова). Однако надо иметь в виду, что и «святая плоть» Мережковского и «язычество» имеют те же мотивы (даже и «материализм» большевиков).

Друг мой, признаюсь вам, что в одно время революции, очень короткое, у нас почти исчезло печатное слово и голод властно указал словесному творчеству путь в непристойное место, я струсил: мне показалось, что я не в силах буду справиться с внешней силой и подойти к ней изнутри. Некоторое время я был подавлен и очнулся только, когда услыхал от одного учителя, что на рабфаке он преподает детям рабочих Тургенева. Смеясь, рассказывал учитель, что знаменитые тургеневские образы девушек рабочие именуют девчонками и шмарами… Слушая учителя, я не смеялся, потому что в этот миг я вдруг понял, что осилю новую эпоху: пусть под кличками шмар и девчонок войдут в сознание рабочих тургеневские, пушкинские, толстовские женщины, все равно, вслед за этим и все войдет, чем жили мы, и дальнейшие этапы революции будут состоять в усвоении самих культурных ценностей. Вместе с тем явился мне во всей возможности мой скромный удел обходить всякую внешнюю силу и рассматривать ее изнутри, не торопясь. Вместе с тем второй раз в жизни я испытал на себе незримую передачу культурой энергии. Если бы возможно было рассказать просто, как случилось это со мной в первый раз, то, конечно, я так бы и сделал, но я лишен возможности рассказать, как было со мной, потому что личный мой круг жизни очень ограниченный и неинтересный. Я вынужден сочинять роман, чтобы продолжить в другом лице себя самого. Вот похожее на мое было с инженером Алпатовым в эпоху первой революции, когда он, казалось ему, только вследствие цепи причин своей единственной неповторимой личной истории из Парижа, Берлина, Лейпцига и Петербурга попал в болотную глушь к мужикам. Но мы знаем теперь, что только страстная форма переживаний эпохи была его особенностью, что то же самое «язычество», похожее на искание бессмертия тела, было и в проповеди Мережковского о «святой плоти» и в первых стихах Вячеслава Иванова, в «Будем как Солнце» Бальмонта, в возвращении к роду В. Розанова, во всей кутерьме декадентства и <1 нрзб.>, богоискательства безмерная была тяга к народным низам, к земле… Да и что такое революционный материализм? Разве и в нем, столь враждебном к мистике, не то же стремление к бессмертию плоти?

Я хочу сказать, что бывают эпохи общественной жизни, когда невозможно никому отделаться от назначения, которое только самому представляется личным, а через десяток лет оказывается это не личным делом, в редком случае остается даже памятник в виде надписи, имени автора и деятеля. Потому для Алпатова неминуемо было…

Теперь так ясно видно, что волей или неволей стремились к разрушению царства и даже те, кто стремился больше всех к его утверждению.

Каляевка. (Непостоянство зла.)

Устранили пьяницу Шуплева, обратили внимание, и все переменилось в Каляевке. Теперь она уже не ад, и очень хорошо, что я не остановился на ней для своих размышлений. Во всей современности у нас нет иллюзии «незыблемых основ», а потому и не хочется взяться ни за их посрамление, ни за их прославление. Все сводится «к счетам» (там Шуплев виноват, там другой…) и это называется «самокритикой».

Предисловие к «Рыбьим тропам».

Благодарю Вас, уважаемый редактор «Рыбьих троп», за предложение написать предисловие к сборнику. Но только немногие совмещают в себе темперамент охотника и рыбака, мне очень трудно написать: я только охотник. Приведу Вам пример из охотничьей практики: случается иногда, на бекасиной охоте бьешь одного за другим быстрых бекасов с их хитроумным полетом, вдруг поднимается медленная на полете коростель, и в эту тряпку после бекасов промахиваешься. Это происходит потому, что при стрельбе бекасов весь организм охотника вошел в одну меру жизни и не успевает перестроиться на другую. Точно так же мгновенная стрельба навскидку из дробовика часто недоступна меткому стрелку пулей и наоборот: мне кажется, у меня даже немного начинает ныть зуб, когда мне, постоянному стрелку, из дробовика приходится перейти к сложному прицелу из винтовки.

Точно так же много раз я брался за соблазняющую меня рыбную ловлю и ничего у меня не выходило. Из моих опытов я понял одно, что смотреть на поплавок не значит «созерцать» природу, а что это тоже сложное действие, подобное прицелу из винтовки. У меня есть один знакомый, страстный любитель рыболовства. Во время революции он до того расстроил свои нервы, что теперь уже не в силах больше следить за поплавком. Я лично утомляюсь тоже очень скоро, задумываюсь над чем-нибудь, не относящимся к действию извлечения рыбы, и «вдруг» оказывается, поплавок мой нырнул… На охоте роль поплавка играет собака, за которой надо постоянно следить. Но там гораздо меньше свободы «мечтать», там надо постоянно идти, то насвистывать, то покрикивать, то подумать о плетке, то ободрить собаку ласковым уговором, стрелять и радоваться, стрелять и на всю жизнь вспоминать пятна позорных промахов. Темперамент или ритм действия охотника совсем другой, чем рыбака, и я не стал бы писать этого предисловия, если бы не рассчитывал воспользоваться вашей любезностью для того, чтобы высказать несколько пожеланий, одинаковых и для охотников и рыбаков.

Начну немного издалека, от радиолюбительства, распространенного теперь не менее, чем охота и рыбная ловля. Вы наверно наблюдали, с какой ехидной улыбочкой радиолюбитель, прославленный переговорами с Америкой на короткой волне, говорил о «радиопотребителях», которые ничего не изобретают, а просто слушают лекции и концерты из любознательности или для отдыха. Радиолюбителю вовсе не интересно, что он слышит, ему важно, как он слышит. Психологически это два враждебных класса, объективно создающих одно и то же культурное действие. В нашей охоте тоже есть эти два класса производителей и потребителей, но расхождение этих классов в охоте безмерно более широко, чем в радиолюбительстве, и с ужасными разрушительными последствиями. Кое-что до меня, охотника, долетает из сложной области рыболовства, взять хотя бы красивейшее, могучее озеро центрально-промышленной области, Плещеево озеро, — какие в нем жалкие уловы этой знаменитой переславской сельди, какая мизерная жизнь рыбаков столетия <1 нрзб.>приемов рыболовства, ничего от человека на помощь природе и все для «потребления». И только на днях я услыхал радостную весть, что под влиянием ученых-лимнологов, работавших на том озере, наконец-то пустили в это озеро мальков сига. И поистине жуткая картина бедности от невежества раскрывается нам, если мы сравним улов в наших бассейнах с уловом в соответствующих бассейнах Европы.

Я начал с того, что и охоту и рыбную ловлю определил как действие. Позвольте мне теперь немного продолжить анализ этого действия. Ведь как бы ни смеялись радиопотребители над радиопроизводителями, которые не обращают внимания на то, что им придется слушать, но все-таки бытие радиопотребителя целиком обусловлено производителем. Так и в нашем охотничьем и рыболовном любительстве благополучие «созерцателей» природы зависит от тех лиц, в которых сосредоточено действие, преобразующее природу. Чем больше таких лиц, тем большее будет наслаждение для тех, кто смотрит на охоту и рыбную ловлю, как на спорт, отдых и развлечение, тем больше будут доходы тех, кому они служат источником существования. Никому я так не завидую, как радиолюбителям! Нет у них этого наследства, как в охоте — тысячелетних упражнений в разделении охоты на забаву праздных людей и промышленников. У них даже владелец пятирублевого аппарата с «камушком» все-таки что-то знает, что-то слушает и, значит, действует, и времяпрепровождение за трубкой телефона, во всяком случае, никому не приносит вреда. Так в каждом глухом городишке есть изобретатель, которому в этом открылся «смысл жизни», есть и радиопотребитель, которого от неизбежного пьянства и карт спасло его любительство.

Интерес к радио в массе людей начался от мысли, и очень недавно это любительское чисто интеллектуальное <10 нрзб.>в ущерб <2 нрзб.>природы <1 нрзб.>приходилось встречать ребят, которые прямо из мастерской слесаря переходят в свои крохотные радиомастерские и продолжают в ней испытания <1 нрзб.>воздух, как природа для этих людей. Интерес к природе начался с древних времен и вначале чисто животный. С большой мучительной борьбой входит <1 нрзб.>разум в это дело, спотыкаясь в своей односторонности. Правда, каждому охотнику, каждому рыболову приходилось, заметив какое-нибудь явление в жизни рыб, или зверей, или птиц, доискиваться в книгах объяснения, и объяснения не находить. Мало того, стоит немного только понаблюдать жизнь природы <4 нрзб.>из жизни бекаса в это лето, и он непременно сделает «открытие». Это потому, что в естествознании господствует лабораторное исследование. Орнитолог Мензбир хорошо знает каждую мельчайшую косточку бекаса и все его сосуды, но если ему нужно описать жизнь бекаса, он обращается к наблюдениям охотников.