Том 1. Стихотворения
вернуться

Гумилев Николай Степанович
Шрифт:

Галла

Восемь дней от Харрара я вел караван Сквозь Черчерские дикие горы И седых на деревьях стрелял обезьян, Засыпал средь корней сикоморы. На девятую ночь я увидел с горы — Этот миг никогда не забуду — Там внизу, в отдаленной равнине, костры, Точно красные звезды, повсюду. И помчались один за другими они, Точно тучи в сияющей сини, Ночи трижды-святые и странные дни На широкой галлаской равнине. Все, к чему приближался навстречу я тут, Было больше, чем видел я раньше: Я смотрел, как огромных верблюдов пасут У широких прудов великанши. Как саженного роста галласы, скача В леопардовых шкурах и львиных, Убегающих страусов рубят сплеча На горячих конях-исполинах. И как поят парным молоком старики Умирающих змей престарелых… И, мыча, от меня убегали быки, Никогда не видавшие белых. Временами я слышал у входа пещер Звуки песен и бой барабанов, И тогда мне казалось, что я Гулливер, Позабытый в стране великанов. И таинственный город, тропический Рим, Шейх-Гуссейн я увидел высокий, Поклонился мечети и пальмам святым, Был допущен пред очи пророка. Жирный негр восседал на персидских коврах В полутемной неубранной зале, Точно идол, в браслетах, серьгах и перстнях, Лишь глаза его дивно сверкали. Я склонился, он мне улыбнулся в ответ, По плечу меня с лаской ударя, Я бельгийский ему подарил пистолет И портрет моего государя. Всё расспрашивал он, много ль знают о нем В отдаленной и дикой России… Вплоть до моря он славен своим колдовством, И дела его точно благие. Если мула в лесу ты не можешь найти, Или раб убежал беспокойный, Всё получишь ты вдруг, обещав принести Шейх-Гуссейну подарок пристойный.

Сомалийский полуостров

Помню ночь и песчаную помню страну И на небе так низко луну. И я помню, что глаз я не мог отвести От ее золотого пути. Там светло, и наверное птицы поют И цветы над прудами цветут, Там не слышно, как бродят свирепые львы, Наполняя рыканием рвы, Не хватают мимозы колючей рукой Проходящего в бездне ночной! В этот вечер, лишь тени кустов поползли, Подходили ко мне сомали, Вождь их с рыжею шапкой косматых волос Смертный мне приговор произнес, И насмешливый взор из-под спущенных век Видел, сколько со мной человек. Завтра бой, беспощадный, томительный бой С завывающей черной толпой, Под ногами верблюдов сплетение тел, Дождь отравленных копий и стрел, И до боли я думал, что там, на луне, Враг не мог бы подкрасться ко мне. Ровно в полночь я мой разбудил караван, За холмом грохотал океан, Люди гибли в пучине, и мы на земле Тоже гибели ждали во мгле. Мы пустились в дорогу. Дышала трава, Точно шкура вспотевшего льва, И белели средь черных, священных камней Вороха черепов и костей. В целой Африке нету грозней сомали, Безотраднее нет их земли, Столько белых пронзило во мраке копье У песчаных колодцев ее, Чтоб о подвигах их говорил Огаден Голосами голодных гиен. И, когда перед утром склонилась луна, Уж не та, а страшна и красна, Понял я, что она, точно рыцарский щит, Вечной славой героям горит, И верблюдов велел положить, и ружью Вверил вольную душу мою.

Либерия

Берег Верхней Гвинеи богат Мёдом, золотом, костью слоновой, За оградою каменных гряд Все пришельцу нежданно и ново. По болотам блуждают огни, Черепаха грузнее утеса, Клювоносы таятся в тени Своего исполинского носа. И когда в океан ввечеру Погрузится небесное око, Рыболовов из племени Кру Паруса забредают далёко. И про каждого слава идет, Что отважнее нет пред бедою, Что одною рукой он спасёт И ограбит другою рукою. В восемнадцатом веке сюда Лишь за деревом черным, рабами Из Америки плыли суда Под распущенными парусами. И сюда же на каменный скат Пароходов толпа быстроходных В девятнадцатом веке назад Принесла не рабов, а свободных. Видно, поняли нрав их земли Вашингтонские старые девы, Что такие плоды принесли Благонравных брошюрок посевы. Адвокаты, доценты наук, Пролетарии, пасторы, воры, — Всё, что нужно в республике, — вдруг Буйно хлынуло в тихие горы. Расселились… Тропический лес, Утонувший в таинственном мраке. В сонм своих бесконечных чудес Принял дамские шляпы и фраки. — «Господин президент, ваш слуга!» — Вы с поклоном промолвите быстро, Но взгляните: черней сапога Господин президент и министры. — «Вы сегодня бледней, чем всегда!» Позабывшись, вы скажете даме, И что дама ответит тогда, Догадайтесь, пожалуйста, сами. То повиснув на тонкой лозе, То запрятавшись в листьях узорных, В темной чаще живут шимпанзе По соседству от города чёрных. По утрам, услыхав с высоты Протестантское пение в храме, Как в большой барабан, в животы Ударяют они кулаками. А когда загорятся огни, Внемля фразам вечерних приветствий, Тоже парами бродят они, Вместо тросточек выломав ветви. Европеец один уверял, Президентом за что-то обижен, Что большой шимпанзе потерял Путь назад средь окраинных хижин. Он не струсил и, пёстрым платком Скрыв стыдливо живот волосатый, В президентский отправился дом, Президент отлучился куда-то. Там размахивал палкой своей, Бил посуду, шатался, как пьяный, И, неузнана целых пять дней, Управляла страной обезьяна.

Мадагаскар

Сердце билось, смертно тоскуя, Целый день я бродил в тоске, И мне снилось ночью: плыву я По какой-то большой реке. С каждым мигом все шире, шире И светлей, и светлей река, Я в совсем неведомом мире, И ладья моя так легка. Красный идол на белом камне Мне поведал разгадку чар, Красный идол на белом камне Громко крикнул: — Мадагаскар! — В раззолоченных паланкинах, В дивно-вырезанных ладьях, На широких воловьих спинах И на звонко ржущих конях Там, где пели и трепетали Легких тысячи лебедей, Друг за другом вслед выступали Смуглолицых толпы людей. И о том, как руки принцессы Домогался старый жених Сочиняли смешные пьесы И сейчас же играли их. А в роскошной форме гусарской Благосклонно на них взирал Королевы мадагаскарской Самый преданный генерал. Между них быки Томатавы, Схожи с грудою темных камней, Пожирали жирные травы Благовоньем полных полей. И вздыхал я, зачем плыву я, Не останусь я здесь зачем: Неужель и здесь не спою я Самых лучших моих поэм? Только голос мой был не слышен, И никто мне не мог помочь, А на крыльях летучей мыши Опускалась теплая ночь. Небеса и лес потемнели, Смолкли лебеди в забытье… …Я лежал на моей постели И грустил о моей ладье.

Замбези

Точно медь в самородном железе, Иглы пламени врезаны в ночь, Напухают валы на Замбези И уносятся с гиканьем прочь. Сквозь неистовство молнии белой Что-то видно над влажной скалой, Там могучее черное тело Налегло на топор боевой. Раздается гортанное пенье. Шар земной обтекающих муз Непреложны повсюду веленья!.. Он поет, этот воин зулус. «Я дремал в заповедном краале И услышал рычание льва, Сердце сжалось от сладкой печали, Закружилась моя голова. Меч метнулся мне в руку, сверкая, Распахнулась таинственно дверь, И лежал предо мной, издыхая, Золотой и рыкающий зверь. И запели мне духи тумана: — Твой навек да прославится гнев! Ты достойный потомок Дингана, Разрушитель, убийца и лев! — С той поры я всегда наготове, По ночам мне не хочется спать, Много, много мне надобно крови, Чтобы жажду мою утолять. За большими, как тучи, горами, По болотам близ устья реки Я арабам, торговцам рабами, Выпускал ассагаем кишки. И спускался я к бурам в равнины Принести на просторы лесов Восемь ран, украшений мужчины, И одиннадцать вражьих голов. Тридцать лет я по лесу блуждаю, Не боюсь ни людей, ни огня, Ни богов… но что знаю, то знаю: Есть один, кто сильнее меня. Это слон в неизведанных чащах, Он, как я, одинок и велик И вонзает во всех проходящих Пожелтевший изломанный клык. Я мечтаю о нем беспрестанно, Я всегда его вижу во сне, Потому что мне духи тумана Рассказали об этом слоне. С ним борьба для меня бесполезна, Сердце знает, что буду убит, Распахнется небесная бездна И Динган, мой отец, закричит: — Да, ты не был трусливой собакой, Львом ты был между яростных львов, Так садись между мною и Чакой На скамье из людских черепов!» —

Дамара

Готентотская космогония
Человеку грешно гордиться, Человека ничтожна сила: Над землею когда-то птица Человека сильней царила. По утрам выходила рано К берегам крутым океана И глотала целые скалы, Острова целиком глотала. А священными вечерами Над высокими облаками, Поднимая голову, пела, Пела Богу про Божье дело. А ногами чертила знаки, Те, что знают в подземном мраке, Всё, что будет, и всё, что было, На песке ногами чертила. И была она так прекрасна, Так чертила, пела согласно, Что решила с Богом сравниться Неразумная эта птица. Бог, который весь мир расчислил, Угадал ее злые мысли И обрек ее на несчастье, Разорвал ее на две части. И из верхней части, что пела, Пела Богу про Божье дело, Родились на свет готентоты И поют, поют без заботы. А из нижней, чертившей знаки, Те, что знают в подземном мраке, Появились на свет бушмены, Украшают знаками стены. А вот перья, что улетели Далеко в океан, доселе Всё плывут, как белые люди; И когда их довольно будет, Вновь срастутся былые части И опять изведают счастье. В белых перьях большая птица На своей земле поселится.

Экваториальный лес

Я поставил палатку на каменном склоне Абиссинских, сбегающих к западу, гор И беспечно смотрел, как пылают закаты Над зеленою крышей далеких лесов. Прилетали оттуда какие-то птицы С изумрудными перьями в длинных хвостах, По ночам выбегали веселые зебры, Мне был слышен их храп и удары копыт. И однажды закат был особенно красен, И особенный запах летел от лесов, И к палатке моей подошел европеец, Исхудалый, небритый, и есть попросил. Вплоть до ночи он ел неумело и жадно, Клал сардинки на мяса сухого ломоть, Как пилюли проглатывал кубики магги И в абсент добавлять отказался воды. Я спросил, почему он так мертвенно бледен, Почему его руки сухие дрожат, Как листы… — «Лихорадка великого леса», — Он ответил и с ужасом глянул назад. Я спросил про большую открытую рану, Что сквозь тряпки чернела на впалой груди, Что с ним было? — «Горилла великого леса», — Он сказал и не смел оглянуться назад. Был с ним карлик, мне по пояс, голый и черный, Мне казалось, что он не умел говорить, Точно пес он сидел за своим господином, Положив на колени бульдожье лицо. Но когда мой слуга подтолкнул его в шутку, Он оскалил ужасные зубы свои И потом целый день волновался и фыркал И раскрашенным дротиком бил по земле. Я постель предоставил усталому гостю, Лег на шкурах пантер, но не мог задремать, Жадно слушая длинную дикую повесть, Лихорадочный бред пришлеца из лесов. Он вздыхал: — «Как темно… этот лес бесконечен… Не увидеть нам солнца уже никогда… Пьер, дневник у тебя? На груди под рубашкой?.. Лучше жизнь потерять нам, чем этот дневник! Почему нас покинули черные люди? Горе, компасы наши они унесли… Что нам делать? Не видно ни зверя, ни птицы; Только посвист и шорох вверху и внизу! Пьер, заметил костры? Там наверное люди… Неужели же мы, наконец, спасены? Это карлики… сколько их, сколько собралось… Пьер, стреляй! На костре — человечья нога! В рукопашную! Помни, отравлены стрелы… Бей того, кто на пне… он кричит, он их вождь… Горе мне! На куски разлетелась винтовка… Ничего не могу… повалили меня… Нет, я жив, только связан… злодеи, злодеи, Отпустите меня, я не в силах смотреть!.. Жарят Пьера… а мы с ним играли в Марселе, На утесе у моря играли детьми. Что ты хочешь, собака? Ты встал на колени? Я плюю на тебя, омерзительный зверь! Но ты лижешь мне руки? Ты рвешь мои путы? Да, я понял, ты богом считаешь меня… Ну, бежим! Не бери человечьего мяса, Всемогущие боги его не едят… Лес… о, лес бесконечный… я голоден, Акка, Излови, если можешь, большую змею!» — Он стонал и хрипел, он хватался за сердце И на утро, почудилось мне, задремал; Но когда я его разбудить, попытался, Я увидел, что мухи ползли по глазам. Я его закопал у подножия пальмы, Крест поставил над грудой тяжелых камней, И простые слова написал на дощечке: — Христианин зарыт здесь, молитесь о нем. Карлик, чистя свой дротик, смотрел равнодушно, Но, когда я закончил печальный обряд, Он вскочил и, не крикнув, помчался по склону, Как олень, убегая в родные леса. Через год я прочел во французских газетах, Я прочел и печально поник головой: — Из большой экспедиции к Верхнему Конго До сих пор ни один не вернулся назад.

Дагомея

Царь сказал своему полководцу: «Могучий, Ты высок, точно слон дагомейских лесов, Но ты все-таки ниже торжественной кучи Отсеченных тобой человечьих голов. И, как доблесть твоя, о, испытанный воин, Так и милость моя не имеет конца. Видишь солнце над морем? Ступай! Ты достоин Быть слугой моего золотого отца». Барабаны забили, защелкали бубны, Преклоненные люди завыли вокруг, Амазонки запели протяжно, и трубный Прокатился по морю от берега звук. Полководец царю поклонился в молчаньи И с утеса в бурливую воду прыгнул, И тонул он в воде, а казалось, в сияньи Золотого закатного солнца тонул. Оглушали его барабаны и клики, Ослепляли соленые брызги волны, Он исчез. И блестело лицо у владыки, Точно черное солнце подземной страны.